Почему Бог, допуская зло, тем самым продолжает творить благо?

На подступах к теодицее Лейбница 

Непрочитанный текст гения

Если вы, находясь перед современной аудиторией, состоящей из дипломированных преподавателей философии, кандидатов и докторов наук, попросите поднять руки тех, кто прочел классический труд великого немецкого мыслителя Г.-В. Лейбница «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» (1710), то будет хорошо, если поднимется хотя бы одна рука. Про другие гуманитарные аудитории из теологов, религиоведов, историков культуры, филологов-германистов и говорить нечего; они не дают даже такой малой надежды. Причин тому много, но в данный момент их обзор и анализ не входит в мою задачу. Позволю себе только два замечания исключительно субъективного свойства.

Во-первых, я пришел к глубокому убеждению, что современным интеллектуалам, какими бы рафинированными и высоколобыми они ни были, пока их мысль не вырвется из секулярного заточения, не удастся найти даже мало-мальски удовлетворительные ответы на вопросы о причинах того цунами из трансцендентно-инфернальных, метафизических, социальных, политических и прочих волн зла, которые захлестнули планету и грозят ей великим потопом, в котором вместо водной стихии по земле будет разливаться темная стихия демонического. Иными словами, понять истинную природу разворачивающегося на наших глазах катастрофического сценария, невозможно без понимания сути теодицеи как интеллектуальной матрицы, предназначенной для всех времен и народов.

Во-вторых, чтобы засесть за «Опыты теодицеи» Лейбница и придти к более или менее аутентичному пониманию парадоксов теодицеи, желательно не быть позитивистом, материалистом, атеистом, марксистом, постмодернистом. Так же, увы, нежелательно принадлежать и к православным. Лучше всего для этого быть протестантом, поскольку сам Лейбниц – протестант-лютеранин. Его собственный интеллектуальный инструментарий, отточенный Реформацией, реформаторами и их наследниками, его вооруженность лучшим аналитическим скальпелем из всех возможных поставили его богословско-философский труд на очень высокую интеллектуальную ступень, до которой читателю не так просто дотянуться. Если же пренебречь указанными условиями, то возникает опасность того, что может образоваться большой и труднопреодолимый зазор между прочтением и пониманием «Опытов теодицеи», который сведет на нет усилия по чтению добротного, глубокого, эвристичного, но очень непростого текста.

Дар толерантности

Лейбниц, будучи христианином, протестантом-лютеранином, всю жизнь старался держаться в стороне от религиозных споров, выступал за примирение протестантов и католиков, лютеран и реформатов-кальвинистов. Его идеалом была гармония отношений между христианскими народами Европы и всего мира. Потому он предпочитал уклоняться от межцерковных разногласий и богословских разночтений. Статус философа попогал ему придерживаться роли надконфессионального арбитра. В одной из своих автохарактеристик он перечислил свойства, которым можно позавидовать:

«Я не презираю почти ничего и критикую меньше, чем кто-либо. Это может показаться странным, но я одобряю почти все, что читаю, ибо знаю хорошо, как разно можно смотреть на вещи; таким образом во время чтения я наталкиваюсь на многое, что говорит в пользу автора или защищает его. Поэтому редко случается, чтобы мне не нравилось что-нибудь в читаемом, хотя одно приходится мне по вкусу больше, другое меньше. Мой духовный строй таков от природы, что в сочинениях других я ищу больше собственной пользы, чем чужих недостатков». 

В Лейбнице мы видим редкий и крайне ценный социоморальный тип: это истинный гений толерантного, бесконфликтного общения на всех уровнях и во всех сферах. Он умел то, чего мы не умеем в наш полемический век, раздираемый спорами, взаимными недовольствами и обоюдными претензиями. Мы оправдываемся: мол, в публичном пространстве развелось слишком много продажных нечестивцев, которые самозабвенно лгут, с наслаждением бесчинствуют, безнаказанно топчут всё, что отмечено знаками истины, добра и красоты. Но вокруг Лейбница, до него и после него, среди университетских и академических интеллектуалов тоже царила, как и в наше время, повсеместная война всех против всех. Так что даже Куно Фишер, беспристрастный летописец истории философских идей, не удержался и бросил в Лейбница камень,  назвав его коммуникативную толерантность, мягкую снисходительность и любезность проявлениями величественного эгоцентризма. Правда, он тут же добавил: «эгоцентризма, присущего гениям и королям».

Другие камни летели в огород философа из церковных кругов. Тот же Куно Фишер писал:

«Протестанты считали Лейбница то обращенным католиком, то другом иезуитов; иезуиты же, которым не удавались их неоднократные попытки обращения, называли его «индифферентистом»; в конце концов и те и другие сошлись на мнении, что Лейбниц неверующий. Рассказывают, что одним лютеранским проповедником фамилия Лейбница была переделана в нижненемецкое «Lövenix», что означает «ничему не верит» (1).

Лейбницево объяснение в любви к Богу

Как бы то ни было, но следует отдать должное главному духовному настрою Лейбница: больше всего он любил размышлять о Боге. И заметьте, это на рубеже XVI-XVII вв., когда в Европе набирало силу секулярное Просвещение, повсеместно доминировали философы-деисты, сочинившие незамысловатую сказку о Боге как часовщике, смастерившим вселенский часовой механизм, запустившим его и уже более не вмешивающимся в его ход. Всё явственнее заявлял о себе процесс пока еще сдержанной и вкрадчивой, но уже явной диффамации Бога. Полным ходом шла подготовка к импичменту Творца, к полному отстранению Его от верховной власти. И.-С. Бах, старший современник Лейбница, жаловался, что в церквах стало происходить что-то неладное с музыкальными симпатиями прихожан: будто какой-то чуждый дух настойчиво стремился вторгнуться в их отношения с Богом и зловредно нарушал прежнюю гармонию.

Однако Лейбниц, которому было за Бога обидно, прочно стоял в вере и готов был к упорному движению поперек секулярного мейнстрима. Его толерантность не распространялась на богопротивников и богоборцев. Он был твёрдо убежден, что в отношении сомнительных во всех смыслах суждений следует руководствоваться только одним принципом, который гласил: истинное применение сомнительных положений должно заключаться в том, чтобы их отвергать.

В этих условиях Лейбниц задумывает грандиозный философско-богословский труд — трактат в защиту Творца. Его предисловие к «Опытам теодицеи» выглядит как объяснение философа в любви к Богу. Для него Триединый Бог – это:

• величие, благость и справедливость;
• чудесная сила, которая уже на земле делает людей счастливыми, позволяя им предвкушать будущее блаженство;
• источник повседневной огромной радости, ибо нет ничего радостнее, как любить того, кто достоин любви;
• наивысшее совершенство, которое любить очень легко, потому что оно нам знакомо по тем золотым крупицам доброго, истинного, прекрасного, что есть в наших душах.

Бог – бесконечный океан безграничного совершенства. А в каждом из нас есть капля этого океана. И хотя у Бога вся полнота, а у нас только самая малость, но и она позволяет нам чувствовать ошеломляющую красоту Божьего совершенства и понимать, что Бог – не чужой и далёкий, а родной и близкий.

Каждый, кто чувствует и понимает всё это, изливает свою душу в молитвах восторга и благодарности. Те же из них, кого Бог наградил еще и творческими дарованиями, облекают свои молитвы в литературные, поэтические, философские, музыкальные, живописные и прочие формы.

Однако любить Бога и быть уверенными в Его любви к людям способны далеко не все. Особенно редко эта способность посещает обладателя разорванного сознания и двоящихся мыслей. Он, как будто, сидит на лугу, держит в руке ромашку и, отрывая лепесток за лепестком, гадает: «Любит — не любит…». Да и про самого себя он не может сказать ничего определенного. Он не знает, любит ли он Бога или нет, не уверен в том, что Его стоит любить, не понимает, за что Его следует любить, раз вокруг так много зла и несправедливости.

Лейбниц интересен богословам, как минимум, по двум причинам. Во-первых, тем, что задался одним из сложнейших теологических вопросов, составляющим сердцевину дискурса теодицеи. Это вопрос: «Почему Бог, допуская зло, тем самым продолжает творить благо?». Во-вторых, он размышляет над проблемами теодицеи как христианин, не опускаясь до секулярных предположений, даже если ему приходится брать примеры из сугубо светской жизни далеких от Бога людей.

От Лейбница не скрыта горькая правда окружающей жизни, в которой есть много людей, не способных любить Бога. Это видно по тому, как они плохо представляют себе благость и справедливость верховного владыки вселенной, как охотно воображают себе такого Бога, который не заслуживает ничего, кроме равнодушного или неприязненного отношения. Они, вместо того, чтобы говорить о всемогуществе Бога, хулят Его за деспотизм. Вместо того, чтобы славить Его за суровую, но безупречную справедливость, они, не умеющие её разглядеть, жалуются на Его жестокость. Их непродуманные и опрометчивые суждения основываются на весьма путаных представлениях о сущем. Их разум, не умеющий разрешить ни проблему свободы, ни вопрос о происхождении зла, блуждает в полутьме. Так перед Лейбницем встает важная и сложная творческая задача – помочь тем, кто имеют вкус к истине, выбраться из умственных, морально-этических и экзистенциальных лабиринтов, построенных философствующими богопротивниками.

Однако существует категория людей, которым помочь практически невозможно. Это обладатели «ленивого рассудка», в чей мыслительный кругозор не вмещаются заботы, выходящие за пределы сугубо плотских нужд. Они существуют так, будто созданы для решения только легких, пустяковых задач. Их мыслительные способности не развиты. «Ленивый рассудок» избегает серьезных и протяженных размышлений и, вместо того, чтобы настойчиво искать решения насущных проблем, охотно ссылается на непреодолимую силу внешних обстоятельств.

Диффамация триединого Бога

Во времена Лейбница европейское философское сознание уже открыло для себя интеллектуальное поприще, где можно было обходиться без Бога и Библии. Однако оно не смогло сразу обрубить все связи с прошлым, которые повсеместно давали знать о себе. На каждом шагу, особенно в вопросах морали, свободы, зла, страданий, справедливости, библейское наследие, христианский интеллектуальный опыт заявляли о своем существовании. Фигура триединого Бога продолжала занимать слишком много места в дискурсивном пространстве секуляризующегося философского сознания. Чтобы потеснить её, стали применяться практики диффамации, сопровождавшиеся самыми нелепыми утверждениями, приписывающими Богу недостойные намерения и действия, например, такого рода:

• Бог, будучи владыкой вселенной, может сделать всё, что ему заблагорассудится, согрешить без всякого ущерба для своей святости, позволить себе какой угодно произвол по отношению к любому человеку,
• Бог способен стремиться не к добру, а к злу, радоваться несчастьям людей, получать удовольствие от осуждения на вечные муки тех, кто невинен;
• Бог готов, не испытывая угрызений совести, поступать с людьми точно так же, как те поступают с земляными червями, оказавшимися у них на пути и гибнущими под лезвиями заступов, сох и плугов;
• В суждениях такого рода, где больше недоразумений, чем здравого христианского смысла, Бог уподоблялся человеку. Ему приписывались самые банальные, в том числе и сугубо негативные качества обычных грешников и одновременно игнорировалось одно из важнейших сущностных свойств Бога – безупречная справедливость.

Лейбниц еще в юности обратил внимание на этот клубок проблем, недоумений и головоломных парадоксов. Чтобы распутать его, он много читал и размышлял, и при этом твердо стоял на позициях Аугсбургского исповедания. Временами ему приходилось полемизировать с атеистами такого высокого уровня, как французский философ Пьер Бейль (1647-1706), автор знаменитого «Историко-критического словаря». Но от этого его теоретическая конструкция, пронизанная началами теоретической и практической теологии, только укреплялась.

Лейбниц не мог не уделить внимание теме тайны Божьего бытия, поскольку слишком многое в вопросах отношений между Богом и злом оказывалось за пределами человеческого понимания. И в этом он был солидарен с Кальвином, выступавшим против проявлений непочтительной и наивной дерзости тех недалеких любопытствующих умов, уподоблявших Бога некоему простачку, чьи помыслы, мотивы, цели лежат на поверхности как на тарелочке и доступны беспрепятственному пониманию каждого. Однако в действительности всё обстоит совсем не так: существует бесчисленное множество явлений, событий, процессов, причины которых скрыты от людей и вряд ли когда-либо откроются в полной мере (2). Это всегда важно учитывать, и с этим необходимо мириться и считаться.

Лейбниц, взявшись за клубок проблем теодицеи, сумел многое разложить по полочкам, и в первую очередь защитить Имя Божье от клеветнических нападок секулярных философов. И хотя многое осталось нерешенным, это его не смущало, поскольку теодицея принадлежит к разряду тех «вечных», экзистенциально окрашенных дискурсивных сюжетов, чьё предназначение в том, чтобы всегда, во все времена оставаться на авансцене богословско-философского сознания и экзистенциального опыта.

Бог и зло

Обычно считается, что люди склонны размышлять и рассуждать о Боге при помощи тех же категорий, которыми они пользуются применительно к сугубо человеческим обстоятельствам. Если, к примеру, Бога надо защитить и оправдать от каких-то злых наветов, то защитник может вспомнить о принципах справедливого судопроизводства и воспользоваться ими. Однако в человеческих судах, далеко не всегда господствуют истина и справедливость. Чаще всего они применяются лишь частично. И происходит это не всегда по злому умыслу, а часто по естественной ограниченности человеческого рассудка, из-за его неизбежной отягощенности многими предубеждениями.

Вот одна из сложнейших библейских коллизий, которую крайне затруднительно измерять человеческими мерками и верно оценивать:

«Бог предвидел, — пишет Лейбниц в «Опытах теодицеи», — что Ева будет обманута змеем, если она будет поставлена в обстоятельства, в какие она потом действительно была поставлена, и, однако же, он поставил ее в эти обстоятельства. Но если бы отец или опекун поступил подобным образом по отношению к своему сыну или воспитаннику или друг по отношению к молодой особе, поведение которой имело бы отношение к нему, то судью не убедили бы извинения адвоката, который говорил бы, что в данном случае было только допущено зло, но его не делали и не желали; он признал бы самое это допущение признаком злой воли и посмотрел бы на допущение как на грех упущения, делающий допустившего его совиновником в грехе совершения» (3).

Далее следует довольно протяженная цепь связанных между собой суждений. Перед нами выстраивается теоретическая конструкция по теологической криминологии самого высокого уровня. Попытаюсь воспроизвести её основные логические звенья, дополняя их по ходу дела пояснительными вставками.

Если мы вообразим субъекта, который предвидел некое преступление и не воспрепятствовал ему, то из этой его позиции совсем не следует, что он – соучастник преступления. Его поспешное зачисление в таковые – ошибка, поскольку он мог иметь особые, скрытые от всех, вполне веские основания и причины для такого поведения. Но пониманию сути этих скрытых причин, признанию их в качестве морально оправданных и правомерных могут воспрепятствовать большие затруднения. Еще сложнее понять подобные причины там, где речь идёт о Боге, бытие Которого погружено в глубочайшую тайну, перед которой человеческая мысль бессильна.

Каждому, кто берется размышлять над этими непростыми вопросами, следует разную природу секулярного и верующего ума. Бессилие секулярного рассудка, пытающегося рассуждать о Боге, абсолютно. Все его предположения касательно Бога, кажущиеся ему оправданными, на самом деле всегда являются заблуждениями. Что же касается верующего разума, то его слабость не абсолютна, в всего лишь относительна.

Разум, действующий в союзе с верой, твердо знает и всегда учитывает, что Бог денно и нощно печется о вселенной, о всех её частях, которые взаимосвязаны между собой и составляют упорядоченное целое. Вера христианина в святость благого Бога, полное, абсолютное доверие Ему защищают его разум от сомнений в Божьей мудрости и справедливости. «То, что представляется несправедливостью со стороны Бога и безумием со стороны веры, таковым только кажется!» (4)

Разум, убежденный в благости и премудрости Бога, склоняется перед тайной решения Создателя допустить зло в общий миропорядок. Он же допускает, что в Божьем попущении злу, в тайне Божьей мотивации, всегда присутствует скрытая от людей целесообразность. Верующий разум способен находить успокоение не только в очевидностях познанного, но и в сокровенных глубинах тайного, недоступного нашему познанию. Это похоже на то, как человеческий глаз способен любоваться и видом морского дна на небольшой глубине, и зрелищем непроницаемой, завораживающей бездонности океанской глуби, где совершается тайная жизнь подводного мира.

Верующему разуму совершенно ясно, что Бог попускает проявления зла без какого либо умаления Своих абсолютных совершенств. Эти совершенства не могут умаляться, потому что абсолютны, т.е. их ценность бесконечно велика. Любые же попытки приуменьшить бесконечность, отнять у неё сколь угодно большую часть не ведут к её убыванию, т.е. фактически бесполезны и бессмысленны. Поэтому Бог, допускающий на земле зло, остается благим, справедливым, мудрым, абсолютно совершенным, несмотря на Его кажущуюся суровость. Попуская зло, Он продолжает оставаться творящим благо. Если же человеческий разум спотыкается и теряется перед подобными парадоксами Божьих тайн, то вера удерживает его от опрометчивых, ложных выводов.

Секулярный рассудок, не имеющий рядом с собой такого замечательного соратника, как вера, терпит в подобных ситуациях неудачи и поражения. Он ведет себя перед непроницаемыми Божьими тайнами подобно малышу, оказавшемуся перед сложнейшим математическим уравнением. Всё, что имеется в распоряжении ребенка, это либо смешной лепет наивных объяснений, либо же детский бунт против непонятного, когда сложнейшая богословская формула перечеркивается, бумага рвется, и бунтарь разражается громким обиженным рёвом.

В случае с дьявольским искушением Евы Бог оставался по отношению к Своему творению безупречно благим, мудрым и справедливым. Вина, которую пытается приписать Ему секулярный рассудок, — мнимая, потому что сам описанный в Библии факт оказался из ряда вон выходящим. Столь же особый характер имели и действовавшие там Божьи законы, которые не переставали быть законами справедливости.

Вообразим ситуацию, когда, например, величайшего благодетеля человеческого рода, прославившегося небывалым нравственным подвижничеством, вдруг кто-то решил обвинить в воровстве булочки на рынке. Всем будет ясна смехотворность и абсурдность подобного обвинения. Применительно же к всеблагому Богу подобные обвинения выглядят еще несостоятельнее и абсурднее.

Для христиан ни при каких обстоятельствах недопустимо ставить под сомнение Божью благость и справедливость. Христианская вера торжествует над ложными доводами рассудка, поскольку у неё имеются свои, более основательные доводы.

Секулярному рассудку, воюющему против верующего разума, способному доказывать и опровергать, необходимо для победы в дебатах сокрушить веру христиан. И если это ему удастся, то исчезнет человеческое благоговение перед тайнами Божьего бытия. Тогда этот рассудок примется со всей доступной ему бесцеремонностью винить Бога в том, что Он делает злых людей счастливыми, а добродетельных несчастными, допускает разнообразные проявления злой несправедливости, указывающих на то, что и Сам Создатель зол и несправедлив. Так обнаруживает себя еще один парадокс, касающийся деятельности рассудка. У Лейбница приводится ряд утверждений древних и новых интеллектуалов, согласно которым рассудок является началом, скорее разрушительным, чем созидательным, приносящим людям больше вреда, чем пользы. В одних случаях он подобен бегуну, не знающему где остановиться, и потому попадающему туда, где ему вообще нечего делать. В других он похож на Пенелопу, уничтожавшую по ночам то, что сама же создавала днем. Таков беспризорный рассудок, оторванный от путеводительницы веры. Он не в состоянии ни выстроить должных отношений с Богом, ни постичь глубин Его премудрости, ни принять от Него то, что ему самому не кажется мудрым и справедливым. Он и на Самого Бога пытается смотреть как сквозь тусклое стекло, ничего не разбирая в представляющемся ему мутном, темном мареве, поглотившем Бога. Оттого все его суждения касательно Бога и Его отношения к злу, являются заблуждениями, домыслами, не выдерживающими ни малейшей критики из-за своей крайней безрассудности, глупости и смехотворности.

О просвещенном неведении ученых христиан

Попутно Лейбниц затрагивает еще одну важную проблему. Он ссылается на известное утверждение, требующее от христиан не исследовать, а только веровать. Но тут же он противопоставляет ему здравое желание человека ясно понимать то, чему он должен верить. Так, к примеру, всякий, говорящий, что Бог благ и справедлив, обязан иметь достаточно отчетливые представления о том, что такое благость и справедливость. Между тем, в силу ограниченности человеческого разума эти и другие, им подобные, представления не могут иметь исчерпывающего характера и должны углубляться. Так возникает корпус теологических знаний, охватывающих всё то, чем окружен невидимый Бог, что связывает нас с тайной Его бытия, с Его Святым Именем. Но, независимо от того, как велик будет накопленный нами компендиум гуманитарно-богословских знаний, Божьи тайны (тайны троичности, воплощения и др.) всегда будут пребывать на недосягаемой для разума линии эпистемологического горизонта. При этом здравый христианский смысл должен стоять на страже и предостерегать нас от опрометчивых поползновений отыскать рациональные объяснения тому, что необъяснимо, что относится к области базовых таинств, составляющих основание нашей веры. Бог – джентльмен и ожидает от нас тактичного, деликатного отношения к Своим сокровенным тайнам. Но Он – джентльмен самых строгих правил, и потому любые авантюрные попытки впавшего в безрассудство рассудка любой ценой прорваться в Святое Святых будут Им пресекаться самым решительным образом. Тайное вершится втайне, вдали от человеческих глаз, и мы должны всегда помнить о важности и незыблемости тех ограждений, которыми оно окружено. Превышая способности и возможности человеческого разумения, они не противоречат им. Априорность христианских таинств пребывает в согласии с разумом должна им спокойно признаваться.

Существуют рациональные объяснения, которые необходимы и достаточны для нашей веры и полноценной духовно-практической жизни. Но людям свойственно изыскивать и изобретать мнимые объяснения Божьих таинств, в которых нет никакой необходимости. Эти безрассудные домогательства свидетельствуют о той особой форме человеческой глупости, которая выглядит как назойливая бесцеремонность абсурдных и потому обреченных поползновений. Их следует просто загодя отбрасывать, т.е. вести себя подобно шведской королеве, которая выразила своё отношение к сложенной ею с себя короне в надписи на медали, выбитой в честь этого события: «Non mi bisogna, е non mi basta» (итал.) — «Она мне не нужна, довольно с неё») (5).

Лейбниц настаивает на ценности нашего умения ограничивать своё любопытство, на важности «просвещенного неведения» (Иосиф Скалигер) для каждого образованного и пытливого христианина. Наш разум – дар Божий, мизерная часть разума Божьего и отличается от него как капля от океана, как конечное от бесконечного. Потому тайны Божьи, хоть и безмерно превосходят наше разумение, но не противоречат ему.

«Нельзя противоречить части, не противореча в то же время целому. Что противоречит какому-либо положению Евклида, то противоречит всему сочинению Евклида. То, что в нас противоречит таинствам, не есть ни разум, ни естественный свет, или последовательный ряд истин, а есть испорченность, заблуждения или предрассудки; это есть тьма» (6).

Таким образом, секулярный рассудок, обладающий избытком указанных негативных свойств и пытающийся идти наперекор тайнам Божьего бытия, совершенно непригоден в вопросах теологии. И когда в наше время приходится сталкиваться с работами, в которых неверующие религиоведы пытаются рассуждать о Боге, то ничего, кроме коллекций недоразумений, вычитать из их трудов не удается. Более того, в вопросах самого широкого духовного характера, курируемых Богом-Св. Духом, секулярный рассудок, кому бы он ни принадлежал, философам, психологам или кому-либо еще из прочих гуманитариев, практически всегда выказывает себя весьма плохим помощником в деле уже не только богопознания, но и человековедения и прежде всего в вопросах экзистенциального самопознания.

В. А. Бачинин, кандидат философских наук, доктор социологических наук, профессор (Санкт-Петербург)

(1) Фишер Куно. История новой философии. Т.3. Лейбниц, его жизнь, сочинения и учение. СПб.: 1905. С. 19.

(2) Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С.105.

(3) Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С. 96.

(4) Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С.107.

(5) Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С. 109.

(6) Лейбниц Г.-В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Сочинения в 4 т. Т.4. — М.: Мысль, 1989. С. 112.