Угашение пламени

Говорят, существует четыре уровня гнева. Самый первый из них – раздражение, когда какой-либо человек или ситуация вызывают у нас беспокойство. Тот, чьи «чувства навыком приучены», умеет уже на этом этапе различить опасность и взять себя в руки.

Чаще же мы позволяем раздражению развиться до следующего уровня – огорчения. В этом случае наши чувства уже поражены зарождающимся в сердце гневом, и если не взять их под контроль, гнев переходит на следующий уровень – ожесточение. Здесь человек перестает контролировать не только чувства, но и волю. Наши мысли более не заняты ничем другим, как тем, что вывело нас из себя. И если и теперь не обуздать чувств, то мы утрачиваем способность управлять ими, переходим на наивысший уровень гнева – ярость. Начинаем действовать спонтанно и необдуманно.

Еще до начала конфликта с Навалом Давид был близок к уровню огорчения. Несправедливые обвинения, преследование врагами, усталость, нехватка продовольствия, гнетущая ответственность за обеспечение своих людей – все это отнюдь не способствовало благодушному настроению. Он уже был взрывоопасен. Оскорбительный ответ Навала лишь стал тем триггером, что превращает огорчение в ожесточение. Снова и снова повторяя речь о нанесенной ему обиде и предвкушая предстоящее отмщение, Давид «накручивает» себя, раздувая свой гнев до уровня ярости.

«Разумный воздержан в словах своих, и благоразумный хладнокровен», – напишет впоследствии Соломон, сын Давида (Притчи 17:27). Апостол Павел именует кротость и воздержание (то есть способность владеть своими чувствами) среди признаков плода Духа (Галатам 5:23). Петр также призывает учеников Христовых: «покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь» (2 Петра 1:5-7). А для руководителей церкви это и вовсе – квалификационное требование (Титу 1:8).

Нам надлежит учиться контролировать свой гнев, а не реагировать на него спонтанно. «Всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией» (Иакова 1:19,20). Навал же – «человек злой, нельзя говорить с ним» (1 Царств 25:17). Его речь перенасыщена словами «я», «мне», мною, «моё». Обида всегда – ущемленное самолюбие. И нередко все знают о гневливости подобных людей, кроме их самих. «А мне никто не говорил, что я скор на гнев!» – сетуют они. Так потому, может и не говорили, что боялись «попасть под раздачу»?

Впрочем, в нашей ситуации «навалило» на обоих. Оба – и Навал, и Давид – утрачивают самоконтроль. В таких случаях крайне важным становится участие посредника, способного вмешаться в качестве миротворца. Именно эту роль и берет на себя жена Навала Авигея, «женщина весьма умная и красивая лицем». Она «поспешно взяла двести хлебов, и два меха с вином, и пять овец приготовленных, и пять мер сушеных зерен, и сто связок изюму, и двести связок смокв, и навьючила на ослов, и сказала слугам своим: ступайте впереди меня, вот, я пойду за вами» (1 Царств 25:3, 18-19).

На первый взгляд действия мудрой женщины могут представиться всего лишь попыткой задобрить Давида. Как говорится, «голодный мужчина – злой мужчина». Но дело тут куда глубже. Ведь грубость Навала стала всего лишь поводом для конфронтации. Причиной же было нежелание поделиться избыточным продовольствием, в котором Давид так остро нуждался. И, организовав поставку провианта, Авигея устраняет сам предмет конфликта. По сути, спорить больше не о чем. Все, что остается – одни эмоции.

Впрочем, эмоции также значат немало. Давид продолжает себя накручивать, повторяя, подобно заезженной граммофонной пластинке: «напрасно я охранял в пустыне все имущество этого человека, и ничего не пропало из принадлежащего ему; он платит мне злом за добро» (25:21). И Авигея предпринимает следующий шаг. Чтобы остудить гнев мужчин, она перенаправляет ответственность за сложившуюся ситуацию, принимая вину на себя: «Пусть господин мой не обращает внимания на этого злого человека, на Навала; ибо каково имя его, таков и он. Навал – имя его, и безумие его с ним. А я, раба твоя, не видела слуг господина моего, которых ты присылал… Прости вину рабы твоей» (25:25, 28). Простите, ваше величество, – недоглядела!

Ведь Давид – в обиде на целый свет: «Я беден и нищ, и сердце мое уязвлено во мне» (Псалом 108:22). А, как говорится, – обиженные обижают. В итоге обида распространяется, подобно цепной реакции, словно круги на воде. Обиженным, как правило, невдомек, что, обижая других, они не просто не избавляются от собственной обиды, но и сами уподобляются своим обидчикам. Именно это Авигея помогает понять Давиду: ты же, царь, зол не на Навала, и, тем более не на его работников, а на всех тех, кто довел тебя до такой жизни. Почему же ты пытаешься уподобиться им? Зачем вымещаешь свой гнев на ком-то, кто слабее тебя и не может ответить должным образом?

Да, мой муж наговорил лишнего. Да, он не особо умен, да к тому же еще жаден. Но ты-то не будь таким же. «Господь не попустит тебе идти на пролитие крови и удержит руку твою от мщения, и ныне да будут, как Навал, враги твои и злоумышляющие против господина моего… Господь непременно устроит господину моему дом твердый, ибо войны Господа ведет господин мой, и зло не найдется в тебе во всю жизнь твою» (25:26, 28).

Всем очевидно, что не Авигея приходила с требованиями к Навалу. Не она и отвергла в оскорбительной форме просьбу о помощи. Казалось бы, в чем ее вина? Но раз уж ситуация дошла до поиска виновного, она готова стать этим виновным, эдаким «эмоциональным громоотводом». Она согласна принять на себя гнев обоих неврастеников. Нам, привыкшим предугадывать образ Христа в Давиде, невдомек, что в данном случае именно она, эта женщина, выступает в роли искупителя, готового платить цену прощения.

Сергей Головин facebook.com