Страна, которой не стало. Откровения епископа о подпольной жизни христиан в СССР

В 1991 году исчезла с политической карты мира целая империя — Советский Союз. Мы продолжаем публиковать материалы о жизни верующих в СССР. Епископ, бизнесмен, пастор церкви евангельских христиан «На Шелепихе», президент христианского религиозного центра ХРЦ «Протестант» Александр Семченко поделился своими воспоминаниями о подпольной жизни верующих в СССР.

Мой религиозный путь начался далеко от Москвы, в Средней Азии. В 1964 году я поверил в Бога. В 1969 году впервые приехал в Москву в отпуск. К тому времени я закончил Каратауский Горно-строительный техникум по специальности «Промышленное и гражданское строительство», прочитал несколько раз Библию и даже имел опыт столкновений с безбожной властью. В церкви я работал с молодежью и собирался продолжать это служение по возвращении из поездки.

Конец 60-х, 70-е — противоречивое время, его часто сегодня называют «эпохой застоя». У власти находился сначала еще полный сил, но посте- пенно начинающий дряхлеть Брежнев. Он и руководители идеологических отделов ЦК КПСС и КГБ определяли степень всех свобод в России, включая и религиозную. С другой стороны, именно в правление Брежнева была подписана Хельсинкская декларация, содержавшая обязательства по защите прав человека. Однако для верующих людей это было время реакции, жесткого преследования, которое то усиливалось, то несколько ослабевало.

В Москву я приехал по совету отца. Он давно предлагал мне съездить на родину — в Брянскую область. Деревня Писаревка, где жили мои родственники, произвела на меня гнетущее впечатление: российские деревни оказались намного беднее среднеазиатских аулов. В Москву я вернулся с легкой душой.

У меня в кармане находился только один адрес — семейства Синицы, Алексея и Анны и их детей Петра и Нины, живших в ближайшем Подмосковье. Так, налегке, со своим чемоданчиком, полный волнующих и неопределенных ожиданий, я добрался до Балашихи, где меня и приютили эти славные, совершенно незнакомые мне на тот момент люди. Я и по сей день очень им благодарен за участие, и иногда с грустью вспоминаю, что вероятно еще недостаточно отблагодарил эту первую семью, приютившую меня на новом месте.

Надо ли говорить, что на девятнадцатилетнего молодого человека из провинции Москва производила завораживающее впечатление. Вот уж поистине, «не насытится око зрением»! Мне не хватало часов в сутках, все хотелось увидеть, везде побывать. На тот момент, еще не успев хорошенько ни с кем подружиться, я предпринимал свои москвоведческие вылазки в основном самостоятельно. Иногда они дарили мне бесценные уроки, те, что вспоминаются и по прошествии многих лет.

Помню, я несколько раз пытался пройти в мавзолей Ленина. Но очереди, длиной в несколько километров, мою решимость быстро рассеивали, хотя времени свободного тогда еще хватало. Однажды я шел по Красной площади и увидел делегацию из Украины, увешанных кинокамерами и фотоаппаратами людей, напоминавших журналистов. Я решил, что со своим фотоаппаратом легко сойду за участника делегации. Мы прошли прямо к входу, без очереди. Журналисты перед входом сложили свои кинокамеры и вошли внутрь Мавзолея. Я же свой фотоаппарат спрятал под пиджак, и чтобы он не выглядывал, оттопырил карманы. Когда я вошел внутрь, ко мне бодрым шагом приблизился солдат. Мысленно я уже попрощался с фотоаппаратом «Киев», подарком отца. «Вынь руки из карманов», — только и сказал страж могильного порядка мне. Я видел, как напряженно всматривалась в меня охрана, стоявшая на каждом повороте. Они заметили мой фотоаппарат, но не стали поднимать из-за него шум. Решили, видимо: ну что может сделать молодой провинциал? Какую диверсию провести? На бомбиста я был совсем не похож. Сам же я, весь взмокший от волнения, не слишком хорошо рассмотрел вождя мирового пролетариата. Правда после выхода из усыпальницы меня еще долго окрыляло воспоминание о том, как легко мне удалось пройти в Мавзолей и даже пронести с собой фотоаппарат.

С большим интересом я продолжал самостоятельно исследовать Москву. Кремль, музеи, столичное многолюдство, метро, интересные встречи — все привлекало мое внимание, будило воображение, пробуждало мечты. Москва захлестнула меня своим ритмом, впечатления менялись как в калейдоскопе, и я как-то незаметно для самого себя стал забывать те места, где вырос; молодежь, которой собирался посвятить свою жизнь. Я твердо решил остаться здесь, и уволился с прежней работы. Старшая сестра прислала мне трудовую книжку, и я стал искать работу в столице.

Москва в любое время представляет собой трудный экзамен для молодого человека, и далеко не все приезжие, думаю я, смогут в ней закрепиться. Чтобы почувствовать себя здесь своим, нужно недюжинное терпение, умение приспособиться к человеческому равнодушию, к многолюдству, в котором как в морской глубине: можно легко затеряться, но можно и совсем пропасть. Здесь на тебя никто не обращает внимания, ты вроде бы никому не нужен. Выдержать одиночество в многолюдстве — самая трудная задача для любого молодого человека, особенно с периферии.

Правда, не чувствовать себя одиноким мне помогали мои новые знакомые. Петя Синица оказался младше меня на несколько лет, и я очень скоро с ним подружился. Он ввел меня в московскую молодежную христианскую среду того времени, сосредоточенную в основном вокруг единственной и потому самой большой в СССР баптистской церкви в Маловузовском переулке.

К церковной молодежи я бы отнес на тот момент человек 30-40, хотя всего за несколько лет их число возросло на порядок. Но сблизился я, конечно, не со всеми. Кроме Пети Синицы, я быстро сошелся с Николаем Ильичем Епишиным, по прозвищу Брянский, приехавшим на покорение столицы из далекого села Прогресс Брянской области. (Наша среда не была блатной, но прозвища, или так называемые кликухи, были в ней распространены. То ли это дань еще недавнего школьного детства, то ли неосознанная память лагерей, через которые прошло столько наших соотечественников). Епишин-Брянский выделялся на общем фоне своим задором и активностью.

Иногда мы приезжали по грязным раскисшим проселочным дорогам в его родное село, словно в насмешку названное «Прогрессом», где неудобства бытовые с лихвой компенсировались теплым приемом его радушных родственников.

С Николаем Ильичем Епишиным мы дружны и по сей день, он несет пасторское служение в церкви в поселке Немчиновка. Что касается моего прозвища, то в молодежной компании я был известен как Саша Джамбул, по названию города в Казахстане. Позже всю группу молодых людей, которых я возглавлял, стали называть «джамбульцами».

Кроме Епишина, в нашей молодежной компании сразу выделились сестрички-двойняшки Блиновы, или как мы называли их — Блинчики. Одна из них впоследствии стала моей женой.

Запомнился мне и появившийся чуть позже в нашей компании Петя Абрашкин, тоже весьма нестандартная личность. Своими суждениями и внешним видом он выделялся на общем фоне. Привлекал к себе многих людей и впоследствии тоже организовал группу Александр Федичкин, представитель известного в баптистской среде семейства. Его группа называлась МГУ — московская группа учащихся. На тот момент все члены его группы учились в образовательных учреждениях, в основном вузах.

Если я и Николай Епишин приехали в Москву недавно, то Федичкины были потомственные москвичи. Родители Александра верили в Бога. Отец — Василий Прокофьевич, известный христианских деятель, сам представлял большой христианский клан. Вениамин Леонтьевич Федичкин, занимал должность старшего пресвитера по Московской области. Будучи близкими родственниками, они тем не менее казались мне совершенно разными людьми. Если Вениамин Леонтьевич слыл ярым противником христианской активности и сторонником существующей власти, то Василий Прокофьевич — наоборот лояльности к власти не проявлял. Долгое время, как мы узнали гораздо позже, известный баптист-инициативник Геннадий Константинович Крючков, скрывался в квартире Василия Прокофьевича в районе станции Марк, на окраине Москвы, около Дмитровского шоссе.

Кроме группы МГУ или по-другому, группы интеллигенции Александра Федичкина, существовала группа Николая Епишина. Ее членов звали «брянскими». Группы тогда возникали вокруг лидера. Появлялись они главным образом потому, что молодежи становилось в церкви все больше. Слишком большие компании верующих могли привлечь внимание заинтересованных органов, вот и приходилось делиться.

Интересно, что самая первая группа возникла вокруг Петра Абрашкина. И это отделение поначалу вызвало неприязнь и критику со стороны остальной еще не разбившейся на группы молодежи. Петр собрал вокруг себя талантливых певцов и музыкантов. Помню, некоторые сестры из его группы играли на гитарах, что выглядело по тем временам вызывающе. Сестрам не приличествовал этот легкомысленный туристический инструмент. Сестрам, по представлениям церковной общественности того времени, гораздо больше подходили мандолина или аккордеон. Группу свою Петр Абрашкин назвал «Джаз-бэнд». Сам он музыкантом не был, но группа его выделилась и некоторое время задавала тон. Ему хотелось быть популярным среди молодежи. На интерес со стороны старших прихожан он не рассчитывал. К молодежи большинство старших верующих относилось с опаской. Руководство представители властных структур всегда ругали за неуправляемую молодежь. Но экстравагантный и неуравновешенный характер Петра не дал продержаться группе долго. Зато после ее распада другие лидеры создали свои группы.

Моя группа «джамбульцев» стала самой многочисленной и, на мой взгляд, самой организованной и активной. Группа московской интеллигенции, руководимая Александром Федичкиным, реже, чем мы, пускалась в авантюры, отличалась послушанием и была на хорошем счету у старших братьев. Они тоже были талантливы, и в сравнении с членами нашей группы, образованы. Приезжие парни и девушки редко могли этим похвастать- ся. Верующим молодым людям легче было затеряться в студенческой среде и закончить московский ВУЗ. Конечно, при вступлении в комсомол нужно было открыто говорить о своих убеждениях. Многих на этом этапе выгоняли из институтов и университетов. Но кое-кому ВУЗ закончить удавалось.

В мою группу вошли те, кто оставил группу Петра Абрашкина. Наша группа просуществовала довольно долго. С 20 человек группа расширилась до более чем 100. О величине группы свидетельствует тот факт, что за время ее существования мы сыграли около 60 свадеб.

Группы пополнялись в основном за счет детей верующих родителей. Мамы всеми правдами и неправдами пытались приобщить своих чад к христианской деятельности, просили лидеров групп взять своих детей к себе. Принадлежность к группе давала возможность не оставить церковь ради мира, не потерять свои убеждения. Если бы не наши группы, то многие молодые люди так и не пришли бы в церковь.

Понятно, что принадлежность к группе вовсе не означала спокойной жизни. Помимо того, что нас временами гоняла милиция за молитвы и пение христианских гимнов в общественных местах, мы начинали узнавать верующих из незарегистрированных церквей. И когда руководство церкви узнало об этом, оно уже всерьез забеспокоилось. Да и власть опасалась слияния молодежи из регистрированной церкви с нерегистрированными активистами-христианами. У «инициативников» тоже была своя молодежь, их имена были хорошо известны в органах защиты правопорядка и госбезопасности.

Нам трудно бывало найти место для встреч, и некоторые москвичи открывали нам свои квартиры. Конечно, было заметно что, по выражению героя «Мастера и Маргариты», многих москвичей квартирный вопрос по-прежнему мучил. Но среди молодежи я не чувствовал разделения по признаку «москвич-немосквич». На общение больше влияло происхождение и воспитание. Большинство прихожан-москвичей было простыми людьми. Нас принимали в гости и семейство Алферовых, и семейство Беловых, и большая семья Гедеона Епишина, жившего в бараке на окраине Москвы, около метро Щелковская. Несмотря на тесноту в этом доме нам всегда были рады.

Мы шли на различные хитрости и старались отмечать все возможные дни рождения: свои, родственников, братьев и сестер во Христе, бабушек и дедушек, которые приглашали нас в свои семьи, особенно, если там были неверующие дети. Мы знакомились с ними, общались. Некоторые люди слушали нас с интересом, некоторые с негодованием, и даже вызывали милицию. Но таких энергичных молодых людей как мы было трудно удержать.

Как в любой церкви, в баптистской церкви в Маловузовском переулке существовала фасадная жизнь и закулисная: о самом интересном для нас мы порой узнавали в коридорах, а не с кафедры. Молодые люди часто приходили на служение, когда свободных мест в зале уже не оставалось. Но нас это нисколько не огорчало, ведь в коридоре порой можно было познакомиться с очень интересными людьми: служителями, пресвитерами, и даже старшими пресвитерами из других городов и республик СССР, приехавшими в Москву и по какой-то причине не успевших занять места поближе к кафедре. Там, в коридоре, завязывались знакомства, продолжавшиеся долгие годы, а некоторые из них длятся и по сей день.

Моя первая профессия в Москве была связана со строительством. Устроился я так называемым лимитчиком в строительную организацию — «Строительно-монтажный поезд No102». Попал на строительство первой очереди Курского вокзала, той, чья крыша и по сей день напоминает горбушку.

Начав работать, я стал жить на съемных квартирах, и долгое время снимал угол вместе с Николаем Ильичем у одной бабушки в Столешниковом переулке. У этой образованной старушки-баптистки из потомственной дореволюционной интеллигенции была душевнобольная дочь, Тина. Старушка убеждала нас, что после ее смерти дочь сможет жить самостоятельно. Но, конечно, этого не произошло.

Старушка ходила в церковь, дружила с другими представителями церковной интеллигенции. Надо сказать, что молодежь в наше время довольно высокомерно относилась к старшему поколению. Помню частого гостя в этом доме, родственника Льва Николаевича Толстого. С ним мне доводилось беседовать. Он преподавал английский язык и тоже посещал баптистскую церковь в Маловузовском переулке. Ее он всегда критиковал. «Как можно слушать четыре проповеди!» — говорил он. Ему не нравилось, что каждый из проповедников говорил о своем. Помимо баптистской церкви он ходил еще и в католический костел, и часто пересказывал услышанные там проповеди.

Я понимал, почему в баптистской церкви обычно четыре проповеди. Не могло быть так, что из четырех проповедей все окажутся пустыми, хотя бы одна оставалась в памяти. В целом, уровень проповедников в баптистской церкви и вправду был довольно низким. Правда, когда я приехал в Москву, еще проповедовал А.В. Карев. К сожалению, я часто пренебрегал возможностью послушать его проповеди. Хотя в воскресенье утром и в четверг вече- ром церковь была забита до отказа: люди приходили слушать Карева. Как проповедник, он на голову отличался от других братьев. Впрочем, он был не единственным талантливым проповедником. Мне запомнились проповеди [С.T] Тимченко, инженера-строителя по основной профессии, Артура Иосифовича Мицкевича и других.

Молодежь редко следует предписаниями регламента, правил. Мы не были исключением. Встречались после работы, почти каждый день. Вечера вторника, четверга и субботы, а также воскресный вечер мы проводили в Центральной церкви в Маловузовском переулке.

Молодежь не торопилась к началу вечерних собраний. Это называлось «собираться под “благодать”», то есть когда с кафедры проповедник говорил «благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа…». Встречались мы в около органа и, поскольку в церкви после собраний оставаться не разрешалось, мы, как правило, к кому-то ехали или шли пешком до Курского вокзала (ближайшее метро к церкви), где долго-долго друг с другом прощались. Позже, когда открылась станция метро площадь Ногина (сегодня станция метро «Китай-город»), мы стали ходить к ней.

В летний период молодежь любила сесть на речной трамвайчик, добраться на нем до Ленинских гор, подняться на одну из гор и там устроить молитвенное собрание, естественно с пением гимнов. Часто пение заканчивалось приходом милиции, разгоном и последующим выговором старшим братьям за то, что они плохо воспитывают свою молодежь.

В воскресное утро мы любили уехать в какую-нибудь маленькую поместную церковь в области, где молодежь встречали с удовольствием и разрешали ей участвовать в богослужении, чего не было в Центральной церкви. Тут мы и проповедовали, и пели, и читали стихи. Любимым занятием было после служения громко с вызовом спеть в электричке и улепетывать потом по вагонам от милиции, что считалось у нас верхом геройства. 

Такие поездки тоже были поводом для серьезного разговора со старшими братьями. Они собирали нас после собрания на очередное пропесочивание. «Ай-ай-ай, что вы желаете! Вы же закроете своими действиями церковь!» Сказать, что эти слова вызывали в нас сожаление, так нет, этого не было. Молодежь наоборот радовалась, что таким образом проявила неповиновение власти и продемонстрировала своеобразное свободолюбие.

Одним из частых мест посещения молодых людей церкви была Третьяковская галерея, потому что в ее залах религиозной живописи очень легко можно было завести разговор о Христе. Ходить на концерты и в театры у христианской молодежи не считалось хорошим тоном.

Открытое благовестие в 70-е годы запрещалось. Церковь в основном пополнялась за счет детей верующих родителей. Вообще приводить детей в церковь не разрешалось. Но на существование совершеннолетней молодежи в целом закрывались глаза. С улицы в церковь люди тоже приходили, потому что любая бабушка-баптистка — миссионер. Такие бабушки заговаривали с людьми в трамвае и говорили, что идут в церковь. Все-таки в многомиллионной Москве Центральная церковь была единственной баптистской церковью, и потому некоторые люди приходили из любопытства, и кто-то оставался.

Церковь в 70-е насчитывала 5500 членов по списку. Годы спустя, в конце 70-х, мы прошлись по большинству этих адресов и около половины членов не нашли. Кто-то умер, а родственники не сообщили, кто-то поменял место жительства.

О молодежи 70-х можно и нужно говорить долго, подробно. Десять лет моего пребывания в Москве оказались действительно интересными и насыщенными событиями. За это время многое удалось сделать. Если приезжал я в 1969 совсем еще молодым человеком, никого не знавшим в Москве, мало видевшим, то в 1980-м, в год Олимпиады, меня вызывали в КГБ и давали выбор: либо я уезжаю на время соревнований из Москвы, либо меня на это время сажают в тюрьму. К тому времени многих молодых людей нашей церкви уже хорошо знали в органах госбезопасности.

Все статьи по теме «Страна, которой не стало» >>

Знакомство с КГБ

Одной из важных тем церковной жизни в 70-е годы было взаимоотношение верующих и власти. 5-е управление КГБ занималось многими вопросам, в том числе и связанными с религией. В этом отделе был большой чин — Михаил Михайлович Овчинников. Чаще всего он общался со мной. На связи с верующими от лица Овчинникова также находился молодой человек высокого роста по имени Юрий Александрович. С нерегистрированными, или инициативниками, работать было сложно, поэтому многие работники спецслужб предпочитали устанавливать контакты с регистрированными, а через них потом с нерегистрированными.

Познакомился я с работниками КГБ в первый год своего пребывания в Москве. У отца Петра Синицы была сестра Надежда, которая жила на юге России. Оригинальная, надо сказать, личность, она занималась взаимодействием церкви и органов власти. Надежда почему-то обратила на меня внимание и предложила вместе с ней заняться вопросами урегулирования взаимоотношений с органами власти с нерегистрированным союзом баптистов. Эта тема была в то время очень модной. Урегулирования хотели и в КГБ, и во ВСЕХБ, сопротивлялся только Совет церквей. Для самой Надежды это была какая-то навязчивая идея. Сейчас уже не помню точно, на каких условиях, но мы в 1970 году пошли в комитет госбезопасности на Лубянку на прием. Пошли во внеурочное время, чуть ли ни ночью. Помню, как нас слушал какой-то работник, кивал, и, прослушав, предложил прийти в рабочее время. После этого мы ходили на прием еще несколько раз. Нас всякий раз очень внимательно выслушивали. Для них было странно, что верующие первыми проявили инициативу и пришли без вызова.

Мы с Надеждой недолго были в дружбе. Разошлись по ряду причин. Мне же самому было интересно в этом участвовать, потому что я был молод и меня волновала сама возможность прикоснуться к тайне, к подпольной работе Совета церквей. А пойти в КГБ меня убедила Надежда.

Позже, примерно в 1973 году на спевке и сыгровке за нами пришла милиция. Надо упомянуть, что у нас в обиходе были свои слова. Сыгровкой называлась репетиция оркестра, спевкой — репетиция хора, разбором — изучение Библии). Однажды во время спевки на улице Широкой в квартиру Беловых ворвалась милиция и выхватила из моих рук партитуру, в тот самый момент, когда дирижировал хором. Нас переписали, десять человек забрали в милицию. Меня как самого старшего и махавшего руками записали руководителем. Спустя пару месяцев меня вызвали в прокуратуру и следователь ровным голосом сообщил, что на меня возбуждено уголовное дело за религиозное воспитание молодежи. Но дело закрылось быстро.

В моей группе были Мицкевичи Петя и Марина. Вальтер (молодой, как мы его называли. Старший — Артур Иосифович, дедушка Петра Мицкевича) пришел к следователю и принес журнал «Братский вестник». Следователь увидел, что «Братский вестник» печатается типографским образом, то есть наша церковь имела возможность официально распространять религиозную информацию. Дело закрыли. Но через некоторое время появились вновь сотрудники КГБ с предложением установить личные контакты. Меня в то время очень занимал один вопрос. Поговаривали, что те братья, которые вступили в соглашение с властью, давали так называемую подписку. Но как она выглядела, никто не знал.

Много лет позднее в 1986 году, когда я уже сидел в тюрьме, меня навестили сотрудники КГБ в последний раз. В тот раз я, как у нас тогда говорилось, «прикинулся шлангом» и спросил: «Если я согласен сотрудничать, то что должен сделать?» Мне ответили, что ничего особенного делать не надо. Надо просто описать один хорошо известный со слов Александра Федичкина эпизод о посещении нашей страны миссионерской организацией «Навигаторы». Организатор «Навигаторов», морской пехотинец, командир боевого катера, в прошлом воевал во Вьетнаме. «Опишите нам этот факт», — упомянутый А. Федичкиным, сказали мне. Я писал все под их диктовку. По сути это был донос. На чье имя я сейчас не помню. Подписаться мне предложили специальной кличкой. Я ее долгое время помнил, но забыл. Я ничего не стал подписывать, наоборот решил оставить донос себе, свернул его и положил в карман. Но у меня его отобрали.

Мне стало ясно — чтобы стать секретным осведомителем, достаточно было написать один донос и подписать его специальной кличкой. И после этого ты становился секретным осведомителем, против тебя можно было использовать твой собственный донос. У многих баптистских руководителей, ездивших за рубеж, были такие специальные клички. В кругах верующих существовал миф о подписке, на деле же все было довольно прозаично — обычный донос с подписью клички. В церквях, думаю, работников спецслужб было много, но нести активное служение, горячо молиться… это очень трудно имитировать, и чужих людей верующим было легко установить. Поэтому эффективнее было вербовать верующих.

Со мной однажды связались из органов, это был Сергей Николаевич. «Зачем вы ездите в Брянск?» — спросил он. «Как зачем! — удивился я. — Нам тут ничего не разрешают, мы хотим провести молодежное собрание». «А если разрешат?» «Тогда мы никуда не поедем, — отвечаю, — и еще брянских сюда пригласим». «Хорошо, — сказал Сергей Николаевич, — мы этот вопрос решим».

Через некоторое время мне позвонили и сказали, что этот вопрос решен. Я пошел к нашему пастору, и увидел «квадратные» глаза высокопоставленных служителей церкви. Жидков, Евлампий Алексеевич Тарасов, отвечавший за деятельность протестантов в совете по делам религий при Совмине, со стороны совета по делам религии, другие — все они были очень удивлены. Но тем не менее на молодежном собрании они присутствовали, а я его вел. Был согласован порядок ведения собрания. На балконе сидел духовой оркестр из Брянска. Это был где-то 1978 год. Подобные собрания мы еще много раз проводили.

Однажды Жидков подошел ко мне и говорит: «Саша, как так, то, что мы решаем вопросы с советом по делам религии, называется предательством, а то, что вы решаете свои вопросы работы с молодежью напрямую с сотрудниками госбезопасности, как называется?» Помню, этот вопрос поставил меня в тупик. С одной стороны, было лестно, что мы решали вопросы, минуя церковное руководство, с другой стороны, такое оригинальное обвинение.

Встречи с сотрудниками госбезопасности назначались по телефону, а проходили в гостиничных номерах. От меня нужна была информация, а я же старался наоборот — дезинформировать. К Епишину тоже часто приходили на работу. Он работал электриком недалеко от ГУМа, в самом центре Москвы, в очень удобном месте.

Но и сотрудники госбезопасности не были всесильными. Помню, мы надеялись поехать заграницу на конференцию: я, Епишин и Федичкин. Нам было обещано, что выпустят. Но в последнюю минуту пришел отказ. Поехал Женя Русский из иностранного отдела. В Совете церквей к встречам с сотрудниками спецслужб относились строго отрицательно. Ни выпить чаю, ни съесть бутерброд было нельзя. Это считалось предательством. Любая попытка утаить встречу с представителями власти приравнивалась к предательству. Конечно, властям было чем заинтересовать верующих и склонить их к сотрудничеству: от свободы до зарплаты в КГБ.

Сотрудники КГБ интересовались иностранными миссионерами, которые всегда проявляли интерес к СССР. Я сам установил контакт с некоторыми миссионерами, например, с Ярлом Николаевичем Пейсти, жившем тогда еще в Швеции. Мы поставляли ему записи наших песен для использования в радиопрограммах, которые потом транслировались на СССР, например, на радио Монте-Карло. Сам Ярл Пейсти хорошо проповедовал и не пускал других людей проповедовать в свои программы вместо себя. Но выступления нашего церковного оркестра, декламация стихов, исполнение песен всегда были им востребованы. Мы с большим волнением припадали к приемникам, чтобы послушать себя по радио. Это все равно, что сегодня увидеть себя по телевизору. Примерно тогда мы организовали первую весьма незатейливую звукозаписывающую студию. Она просуществовала несколько лет. После организации студии звукозаписи мы не только отсылали записи за рубеж, но и распространяли записи среди своих знакомых верующих. У нас было десять магнитофонов «Нота», и мы переписывали на них проповеди, песнопение, стихи.

Конечно, миссионеры привозили иногда и какие-то вещи, и жвачки, обладавшие для нас тогда несоразмерным своей истинной ценности значением. Естественно нас интересовала и звукозаписывающая аппаратура, и мы установили контакты с некоторыми другими миссионерскими организациями, например, «Славянской миссией» (Швеция), миссионерскими организациями из Германии. Приезжали их миссионеры нечасто — два-три раза в год, но то были интересные встречи. Тогда же миссионеры стали завозить в СССР в обложках книг советские рубли (в нескольких книгах, не привлекая внимания органов, можно было провести несколько тысяч рублей). Эти деньги шли на поддержку молодежной деятельности. Получив доступ к этим деньгам, наша активность заметно возросла.

Конечно, органы не дремали. Помню, как ко мне на работу в строительное управление приехали дюжие ребята. Меня привезли домой, где уже во всю шел обыск. Продолжался он долго. Дело в том, что группа миссионеров — двое шведов — попались на границе в Бресте при попытке вывезти из страны несколько кассет, моих писем, предназначенных Ярлу Пейсти.

Обыск продолжался с утра до полуночи, после чего меня повезли в Раменское к Стрельникову, в чьем доме находилась студия звукозаписи: магнитофоны «Bucher», микрофоны, стойки. Адрес звукозаписи сообщили представителям органов безопасности иностранцы. В общей сложности сами они провели тогда в заключении почти год. Они назвали все адреса, которые посещали: мой адрес, адрес Анатолия Власова. Тогда для меня дело посадкой не закончилось — меня посадили через несколько лет. После этого в «Огоньке» даже была напечатана пасквильная повесть, где главный герой был написан с меня. Вообще я стал героем где-то двадцати ругательных книг при советской власти.

Во время обыска у меня забрали что возможно. После этого этапировали в Минск, где сидели шведы. Мне хотели устроить с ними очную ставку. Я признал их показания, потому что не видел смысла отказываться от того, что они показали на допросах. Признаюсь, и элемент испуга присутствовал — все-таки это было мое первое заключение под стражу.

Вез меня в поезде сотрудник КГБ Юрий Александрович. Он надеялся меня в дороге разговорить, но у него ничего не получилось. Он привез меня и спросил, где я буду ночевать. Денег на гостиницу не было. КГБ оплатил только билет. В итоге, со шведами я так и не встретился — такой необходимости не было. Мне потом пересказали, что одному из шведов был задан вопрос: что еще вы сделали для верующих России? Он сказал, что передал мне 600 немецких марок. Для него эта сумма ничего не значила, а для меня — это был верный срок за валютные операции. Но я сказал, что денег от него не получал, а попросил его в магазине «Березка» купить видеокамеру. Ее следователи так и не нашли. Все это я узнал от следователя. Вообще на следствии я узнал от него, больше, чем он от меня. Он так потом и сказал: «Александр Трофимович, ума не приложу как, но вы очень много узнали, сидя здесь, в кабинете. У меня просьба — держите язык за зубами». Это не было геройством, все эти допросы давались ценой большого напряжения и длились несколько дней…

Использованы материалы из журнала IN VICTORY

Фото semchenkoat.livejournal.com

Все статьи по теме «Страна, которой не стало» >>