Добровольные рабы государства всеобщего благоденствия

Со времен Французской революции и вплоть до начала Первой мировой войны, то есть до 1914 года, было принято верить в прогресс человечества и в то, что этот процесс неизбежен и предопределен. Спустя две ужасающих войны и изобретение водородной бомбы уверенность в том, что человек развивается к лучшему, изрядно пошатнулась. Газета «Обсервер» обратилась с двумя вопросами к пятерым известным писателям: «Есть ли прогресс человечества в наше время?» и «Возможен ли прогресс человечества вообще?» Вашему вниманию предлагается статья, которая является второй в цикле и одновременно ответом на статью Ч. П. Сноу «Человек в обществе», опубликованной в газете «Обсервер» 13 июля 1958 г.

Прогресс – это движение в предпочтительном направлении, но у каждого – свои предпочтения, поэтому единства в этом вопросе у человечества не существует. Профессор Холдейн в статье «Возможные миры» [Эссе из сборника Дж. Б. С. Холдейна «Возможные миры и другие эссе», — Лондон, 1927. См. также «Страшный суд» там же]¹ описал будущее, в котором человечество, предвидя скорую смерть Земли, стало готовиться к миграции на Венеру. Для этого физиология человека была кардинально изменена, а такие понятия как справедливость, сочувствие и счастье канули в небытие – от них просто отказались. В данном случае единственное стремление человечества – простое выживание. Сейчас меня больше заботит не сколько живет человек, а как он живет. Я вижу цель прогресса в том, чтобы каждый человек жил более нравственно и счастливо. Как для отдельной личности, так и для всего сообщества чистое долголетие в качестве конечной цели бессмысленно.

Я, пожалуй, пойду дальше, чем Чарльз П. Сноу – я не стану ставить водородную бомбу в центр картины мира. Я согласен с ним в том, что если эта бомба уничтожит треть населения планеты (и меня в том числе), это может оказаться не таким плохим вариантом для выживших. Я согласен с ним, что погибнет не все человечество. Но вдруг мы не правы? Как христианин я знаю наверняка, что однажды история человечества закончится, и я никоим образом не могу советовать Всеведущему и сообщать свои соображения по наилучшей дате для конца света. Меня больше беспокоит то, что бомба уже натворила с людьми. Многие вполне молодые люди не желают брать на себя никаких обязанностей и обязательств и не получают от жизни радости, потому что жизнь их отравлена нависшей опасностью. Но разве они не знали, что и без бомбы все люди умирают, а многие – в страшных муках? Не вижу причин унывать и лишать себя радости из-за бомбы.

Убрав аспект, который я считаю отвлекающим, я возвращаюсь к настоящему вопросу. Становятся ли люди лучше или счастливее, видна ли такая тенденция? Очевидно, что на такой вопрос можно дать только гипотетический ответ. У каждого человека – свой личный опыт (и не каждому доступно понять происходящее в его жизни), и большинство событий отдельных личностей остается вне поля зрения новостей и учебников истории. Все глобально обобщается, и даже после этого сложно составить общую картину. Сэр Чарльз называет много реальных изменений к лучшему. Но на противной стороне у нас есть Хиросима, «чернопегие» в Ирландии, гестапо, ОГПУ, промывка мозгов и рабский труд заключенных в русских лагерях. Возможно, мы стали чуточку добрее к детям; при этом мы стали еще менее добры к нашим старикам. Любой врач подтвердит, что даже самые обеспеченные люди не желают присматривать за своими родителями. «Нельзя ли отправить их в какой-нибудь приют?» – говорит Гонерилья в «Короле Лире» Шекспира.

Как мне кажется, важно не сравнивать, сколько хорошего и плохого произошло и происходит в жизни человечества, важно помнить, что все это стало возможным благодаря двум причинам. Эти две причины уже некоторое время и определяют большую часть происходящего с нами.

Первая причина – развитие науки и повсеместное использование научных достижений. Если рассматривать науку как средство приближения конца цивилизации – то она нейтральна. Мы стали лучше лечить и научились вызывать больше болезней – бактериологическая война, а не бомбы, сметут нас с лица земли. Мы лучше утишаем и причиняем боль, активнее управляемся и напрасно тратим ресурсы планеты. Мы можем либо достичь процветания, либо погубить все и всех. Мне кажется, мы одновременно двигаемся в обоих направлениях: мы чиним одно и ломаем другое, побеждаем старые беды и рождаем новые, защищаем себя тут и подвергаем опасности там.

Вторая причина – изменившиеся отношения между правительством и гражданами. Сэр Чарльз говорит о новом отношении к преступлению. Я же напомню о составах с евреями, отправленными в немецкие газовые камеры. Как бы дико это ни звучало, но я думаю, у первого и второго есть нечто общее. С точки зрения гуманиста преступление – это патология, преступника нужно не карать и наказывать, а лечить. Такая точка зрения выводит отношение к преступнику из поля правосудия, вместо того чтобы воздать ему по заслугам, обсуждается бессмысленное «необходимое по закону лечение».

Общественное мнение могло выступать против наказания (общество выступало против нашего старого уголовного кодекса) как слишком сурового, избыточного – это этический вопрос, тут у каждого может быть свое мнение. Но корректирующее лечение можно оценивать только с точки зрения его потенциальной успешности, а это технически сложный вопрос, в котором могут разбираться только специалисты.

Преступник перестает быть личностью, субъектом прав и обязанностей, и становится всего лишь вещью, предметом, на который общество имеет право воздействовать. Именно так, по сути, Гитлер относился к евреям. Они были предметами, и уничтожали их не в наказание, а потому что по теории Гитлера они были болезнью общества. Если общество может исправлять, переделывать и уничтожать человека по своей воле, воля может быть и доброй, и злой. Разница важна, и тем не менее, в любом случае правители превратились в хозяев, они владеют людьми. Посмотрите, как может работать «гуманное» отношение к преступлению. Если преступление – это болезнь, тогда что, к больным нужно относиться также, как к преступникам? И кто будет специалистом, ставящим диагноз? По выкладкам одной из психологических школ моя вера – это невротическое состояние. И если этот невроз вдруг начнет раздражать правительство, что помешает ему направить меня на принудительное «лечение»? Лечение может быть болезненным, в медицине такое случается нередко. И бессмысленно будет спрашивать: «За что мне все это?» Потому что мне ответят: «Дорогуша, ты ни в чем не виноват. Мы больше не верим в карательное правосудие, мы тебя лечим».

И это будет всего лишь открытая демонстрация политических тенденций, в неявном виде присутствующих в большинстве современных сообществ. Они проникли в нас незаметно. Две войны заставили мир жестко ограничить свободы, и мы срослись со своими цепями, пусть иногда и ворчим. Организация экономики становилась все сложнее, стабильности все не было, и правительству пришлось взять под свой контроль те сферы деятельности, которые раньше были предоставлены сами себе. Наших интеллектуалов сначала поработила философия Гегеля, потом Маркса, а окончательно их победил лингвистический анализ.

И вот – классическая политическая теория, выросшая на ключевых понятиях стоицизма, христианства и права (естественное право, ценность отдельного человека, права человека), скончалась. Современное государство существует не для того, чтобы защищать наши права, а чтобы причинять нам добро или исправлять нас к лучшему – в любом случае, делать что-то либо для нас, либо из нас. Отсюда и новое имя для тех, кого когда-то называли «правителя-ми» – «лидеры». Мы для них такие же зависимые единицы, как подопечные, ученики или домашние питомцы. Нет ничего, о чем бы мы сейчас могли сказать им: «Не ваше дело». Потому что мы стали их делом.

Я пишу «они», потому что нелепо закрывать глаза на то, что на самом деле правят олигархи, и всегда управление будет олигархическим. У нас не может быть один фактический властитель, но и все руководить не могут. Но олигархи стали смотреть на нас под новым углом.

И тут, как мне кажется, и встает перед нами настоящий сложный выбор. Вероятно, у нас нет возможности повернуть обратно, и точно нет этого в планах. Мы – домашние животные, нас приручили, и пусть у кого-то добрый хозяин, а у кого-то злой, но, если нас выпустить из клетки на волю, мы скорее всего умрем с голода. Это – один «рог» дилеммы. Но какая часть того, что дорого и ценно для меня, выживет в обществе, которое все больше регламентируется и планируется? Вот и второй «рог».

Я считаю, что человек счастлив, и счастье это намного полнее и многограннее, если у него «вольнолюбивый ум». Сомневаюсь, что кто-то может сохранить свободу разума без экономической независимости, а именно ее и уничтожает новое общество. Потому что экономическая независимость допускает существование образования вне контроля правительства; а когда такой человек взрослеет, ему ничего не нужно от правительства, он ничего не просит у правительства, он способен критиковать действия правительства и в грош не ставить его идеологию. Почитайте Монтеня; это речи человека, который сидит за своим собственным столом, ест ягненка и овощи, которые сам вырастил на своей земле. Кто сможет так говорить, если государство будет классным наставником и работодателем для каждого человека? Нужно признать, что когда человек еще был вольным и неприрученным, такая свобода была уделом немногих. Я знаю. Отсюда ужасное подозрение: у нас есть выбор между обществом с небольшим количеством свободных людей и обществом, в котором их нет совсем.

Опять же, чтобы удовлетворить свое стремление полностью контролировать наши жизни, новой олигархии нужно овладеть знаниями. Если уж нянчится с нами, то мамочка должна действительно лучше знать. Это значит, что они должны все больше полагаться на советы ученых, пока в конце концов политики не попадут в полную зависимость от этого, а ученые будут дергать за ниточки. Технократия – вот форма, к которой тяготеет общество всеобъемлющего планирования. Я сейчас просто боюсь ученых у власти, потому что они – специалисты, которые выступают вне поля своей компетенции. Пусть ученые рассказывают нам о науке. Правительство же говорит о том, что для человека хорошо, а что плохо, рассуждает о справедливости и праве, и о том, что мы готовы получить и какую цену готовы за это заплатить. В этих вопросах научная подготовка не добавляет веса мнению человека. Доктор должен сказать, что мне нужно делать то-то и то-то, чтобы не умереть, а стоит ли жить на таких условиях – не ему решать, как, впрочем, и никому другому.

В-третьих, мне не нравятся претензии правительства – условия, на которых оно требует от меня повиновения, – потому что они задираются до небес. Мне не нравятся ни шаманские претензии на волшебство, ни утверждение о Божественной власти Бурбонов. И не только потому, что я не верю в магию и в политику Боссюэ Жак Бенинь Боссюэ, Политика, основанная на словах Священного Писания (Париж, 1709)². Я верю в Бога, но не выношу теократию. Потому что любое правительство состоит из обычных людей, и является, строго говоря, временной заменой, и если к каждому своему указанию оно добавляет: «Так говорит Господь» – оно лжет, и ложь эта чрезвычайно опасная.

По сходной причине я опасаюсь правления именем науки. Так приходят тирании. Во все времена люди, которые хотели подчинить нас и обладали каплей здравого смысла, продвигали нечто такое, что в данной эпохе больше всего казалось ответом на чаяния и страхи людей. Они находили некую тенденцию, которая могла бы принести самые высокие материальные дивиденды. Когда-то это была магия, когда-то – христианство. Сейчас это точно наука. Возможно, настоящие ученые и не задумываются о «науке» тиранов – как не задумывались над расистскими теориями Гитлера или сталинской биологией. Но ученых можно заморочить или заткнуть им рот.

Мы должны серьезным образом отнестись к словам сэра Чарльза о том, что на востоке миллионы голодают. Для этих людей мои страхи и опасения вряд ли имеют какой-то смысл. Голодный человек думает о еде, не о свободе. Мы должны серьезно отнестись к заявлениям, что ничто кроме науки, и науки, работающей во всем мире, – что равняется беспрецедентному контролю правительства, не может обеспечить едой и медицинской помощью все человечество: короче, только всемирное Государство всеобщего благоденствия и ничто кроме. В данный момент я вижу в полном принятии этих идей чрезвычайную опасность для человечества.

С одной стороны, у нас крайняя нужда: голод, болезни и угроза войны. С другой – идея о возможном средстве решения проблемы: обладающая всеми полномочиями и знаниями мировая технократия. Правда ведь, идеальная возможность для порабощения? Так происходило и прежде: отчаянная нужда (реальная или воображаемая) с одной стороны, некая сила (реальная или воображаемая), способная разрешить проблемы, с другой. В древности люди становились рабами, только чтобы не умереть с голода. Современное общество ушло недалеко. Вот знахарь, который может спасти нас от злых колдунов, – рыцарь, который спасет нас от варваров, – церковь, которая спасет нас от ада. Дайте им то, что они просят, упакуйте себя и заткните себе рот, если на то будет их желание! Возможно, человечество снова продаст себя, и это ужасно. Мы не можем обвинять людей в том, что они творят. Мы не можем даже мечтать, чтобы они это не делали. Но мы не можем смириться с тем, что они вынуждены будут это сделать.

Вопрос о прогрессе превратился в вопрос: сможем ли мы, подчинившись всемирному патернализму технократии, как-то сохранить хоть часть личного пространства и независимости? Как можно получить супер-медку от Государства всеобщего благоденствия и не получить удар жалом?

Даже не сомневайтесь, жало там есть, и еще какое, и депрессии, от которых страдают шведы – это только цветочки. Строить свою жизнь так, как ты хочешь, называть свой дом своей крепостью, наслаждаться плодами своего труда, учить детей тому, что сам выбираешь, заботиться о наследстве, которое можно оставить после своей смерти потомкам – такие стремления и желания прописаны глубоко в естестве цивилизованного человека. Исполнить перечисленное – значит не только стать добродетельным человеком, это значит стать счастливым человеком. Глобальная неудовлетворенность приносит с собой чудовищные разрушения как моральные, так и психологические.

Даже если общество будет организовано так, чтобы идеально отвечать на все наши нужды, мы все равно находимся в опасности. Но можно ли это изменить? Могут ли у нас быть гарантии, что наши управители захотят или смогут сдержать свои обещания и не будут исподволь стараться купить нас? Не стоит обманываться словами: «Судьба человека – в его собственных руках». На самом деле происходит вот что: группка людей берет в свои руки судьбу всех остальных. Каждый из них будет всего лишь человеком – несовершенным, будут и жадные, и жестокие, и нечестные. И чем всеобъемлюще будет планирование нашей жизни, тем сильнее будет их власть. Есть ли у нас причины думать, что в этот раз власть не развратит их, как это было во все времена?

1. J. B. S. Haldane’s Possible Worlds and Other Essays.
2. Jacques Benigne Bossuet, Politique tiree des propres paroles de L’Ecriture-Sainte.

Willing Slaves of the Welfare State. Is Progress Possible? by: C. S. Lewis
http://liberty-tree.ca/research/willing_slaves_of_the_welfare_state First published in The Observer on July 20, 1958

Льюис К.С. scienceandapologetics.com