Почему бессмертие стало бы непосильным бременем

Муки ада – не черти со сковородками. Это – безысходность бессмысленности бытия и пустота полного отчуждения. «Нехорошо быть человеку одному» (Бытие 2:18). Тем более – в вечности. «Хвалите Господа за сестру нашу телесную смерть, которой ни один человек не может избежать», – восклицает Франциск в «Гимне творению». Безусловно, смерть – враг (1 Коринфянам 15:26). Но в мире, отданном в рабство тлению, бессмертие стало бы непосильным бременем.

ИМХО фильм «Франкенштейн» Гильермо дель Торо – не только наилучшая из множества киноверсий культового романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или современный Прометей», но и, пожалуй, наилучшее произведение мексиканского режиссера. Вы не найдете в нем мрачной эстетики «Лабиринта Фавна» или «Хребта дьявола». Как ни в одной из своих кинокартин, дель Торо наиболее явно обращается здесь к теме сущности и предназначения человека.

Фильм дель Торо – не экранизация романа в строгом смысле, а, скорее, его переосмысление. Действие перенесено на добрую сотню лет позже. Страх перед бездушным техническим прогрессом заменен бессмысленностью военной бойни. Смещены роли действующих лиц, а для пущей «киношности» добавлен беспроигрышный персонаж Кристофа Вальца – наживающийся на смерти спонсор экспериментов по достижению бессмертия.

Как и в романе, ключевую роль в «самообразовании» монстра, сотворенного Виктором Франкенштейном, играет «Потерянный рай» Милтона. Однако ни Гете, ни Плутарх в фильме не упоминаются. «Первой моей книгой стала первейшая из книг», – сообщает киногерой, подразумевая Библию. И если у Шелли безымянное создание поочередно примеряет на себя образы то Адама, то сатаны, фильм наделяет «нового Адама», ищущего общения с кем-либо подобным и соответственным себе, судьбой изгнанника. Причем – не преступного Каина, а беглеца, обреченного на вечное одиночество лишь за то, каким он был создан. Обреченного без какой-либо вины, но и без надежды на избавление.

Несмотря на все отличия, кинокартина неимоверно ярко отражает основную мысль произведения: когда греховный человек, возомнив себя богом, стремится обрести власть над смертью, сама жизнь утрачивает смысл. Недаром среди вскользь перечисленных монстром библейских сюжетов упомянута башня, подобием которой становится лаборатория ученого. И совершенно к месту звучат в фильме строки сонета «Озимандия», опубликованного Перси Бишем Шелли в один год с выходом в свет романа его супруги. Рукотворный гомункул оказывается не более, чем руинами амбиций своего создателя.

Писание утверждает однозначно: Бог, «Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может» – «единый имеющий бессмертие» (1Тимофею 6:16). Смерть – трагичное последствие, постигшее человечество в результате грехопадения, разрыва между Творцом и творением. Но даже из нее Господь извлекает благословение. В падшем мире Бог творит добро из зла, потому что больше творить его здесь не из чего. Грех порождает смерть. Но Бог использует смерть как оружие против нее же самой. В итоге даже смерть оказывается проявлением благодати: в мире греха и страданий человек, будь он бессмертен, обрекался бы на бесконечные мучения.

Во «Властелине колец» Джона Толкина эльфийская принцесса Арвен, отвергшая бессмертие ради любви, упоминает смерть как «дар Единого племени человеческому». Да, смерть – враг, но и через нее Господь действует, давая праведникам освобождение: «Праведник умирает, и никто не принимает этого к сердцу; и мужи благочестивые восхищаются от земли, и никто не помыслит, что праведник восхищается от зла» (Исаия 57:1). Как говорил Максим Исповедник, завершение жизни – не смерть, а избавление от смерти. А Григорий Богослов указывал, что смертью Бог полагает предел злу «чтобы зло не стало бессмертным»: праведный не вечно страдает, нечестивец не вечно торжествует.

С момента грехопадения сама жизнь – лишь оттягивание неизбежного. «Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх» (Иов 5:7). Но через смерть последствия падения человека перестают быть абсолютными. Человек не приговорен к страданиям окончательно и навечно. Предназначение же к блаженству вечной жизни остается неизменным. «Наш уход полон скорби, но нет в нем отчаяния, ибо мы не навечно привязаны к этому миру, и за его пределами есть нечто большее, чем память», – продолжает Толкин.

Посмотрите, как описывает свои злоключения Апостол Павел: «От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе» (2 Коринфянам 11:24-27). Казалось бы, эпикурейцы правы: если каждый живет сам для себя, то к чему эта «цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу»? Однако:

Никто – сам по себе, как остров в море.
Мы вместе составляем материк.
И если волны размывают берег,
Весь, в целом, убывает континент –
Угодья ближнего, твои угодья.
Любая смерть касается меня,
Как неотъемлемой единства части.
И чьим бы ни был погребальный звон,
Звучит он по тебе.
(Да простит Джон Донн корявость моего перевода)

Находясь в тюрьме в ожидании приговора, Павел пишет: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Филиппийцам 1:21-24).

Апостол желает «разрешиться» от жизни во плоти – в бренном теле, подверженном боли и страданиям. Но речь не о том, чтобы совсем избавиться от тела (совлечься), а чтобы получить иное, обновленное тело (облечься в оживотворенное), как это сделал Христос. «Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью» (2 Коринфянам 5:4). Смертью не только ограничивается власть смерти над человеком. Смертью побеждается сама смерть: «А как дети причастны плоти и крови, то и [Христос] воспринял оные, дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, то есть диавола» (Евреям 2:14).

Как провозглашает Златоуст: «Никто не страшись смерти, ибо освободила нас от нее смерть Спасителя». В соответствии с обетованием Протоевангелия (Бытие 3:15), смерть перестает быть проклятием, точкой невозвращения. Она лишается абсолютной власти над людьми. Именно это звучит в словах старца Симеона: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое» (От Луки 2:29-30).

Впрочем, это уже – за пределами фильма. Кинокартина лишь указывает на покаяние и прощение, как на единственный путь к примирению творения со своим создателем. Но нам-то известно больше!

Иисус не питал иллюзий относительно посмертной участи человека. Он знал как никто другой, что смерь есть враг. Он с ужасом, в скорби и тоске, покидал бытие, веря, что Сущий в вечности не оставит Его. Он полностью предавал Себя в руки Отца. Он не искал бессмертия. Он уповал на воскресение. Ибо бессмертие – это всего лишь отсутствие смерти, а воскресение – победа над смертью.

«Хвалите Господа за сестру нашу телесную смерть,
которой ни один человек не может избежать.
Горе тем, кто умрет во смертных грехах.
Блаженны те, кого она найдет творящими волю Господа.
Ибо вторая смерть не причинит им вреда».

Сергей Головин facebook.com