Диакон лютеранской церкви: что может привлекать внимание к церкви и о современном благовестии

Анненкирхе — Лютеранская церковь Святой Анны – община церкви Святой Анны появилась в 1704, через год после основания Санкт-Петербурга. В 1930-х храм был закрыт и перепроектирован под кинотеатр «Спартак», и вернули его в распоряжение лютеран только в 2002 году решением правительства города. Но община смогла въехать в возвращённый храм только в конце 2013 года, так как в 2002 году произошёл пожар, который почти полностью уничтожил здание. Одиннадцать лет понадобилось на восстановление кровли и реставрацию фасадов.

Но за пределами величественного Петербурга Анненкирхе известна, прежде всего, как церковь, в которой снимают клипы рок-звезды, и как церковь, которую восторженно хвалят в СМИ, и как церковь, в которой тебе действительно рады. 

Мы поговорили с диаконом церкви Евгением Раскатовым о том, что может привлекать внимание к церкви, а также о современном благовестии и открытости Анненкирхе.

Анненкирхе давно стала не только местом проведения богослужений, но и несколько неформальной территорией для устроения концертов, просмотра фильмов и теперь еще и съемок клипов для легенд хэви-метала – U.D.O. и проекта гитариста Scorpions Майкла Шенкера Michael Schenker Fest. Как вы решились на такие нетрадиционные шаги, и часто ли приходится слышать за это критику в свой адрес? 

Изначально, когда мы получили здание после пожара, план был такой: изыскать средства на реставрацию, после реставрации начать использовать здание для проведения богослужений. Но, совершенно неожиданно, к нам обратились художники и предложили провести выставку. Потом были киношники с предложением что-то снять, потом музыканты… И так, спустя какое-то время, мы обнаружили, что к нам стали приходить люди. Мы их даже особо не приглашали, но они сами нас находили и приходили.

И тогда мы решили, что раз люди сами к нам приходят, нужно начинать проводить и какие-то духовные мероприятия. Мы стали проводить библейские беседы и богослужения, и постепенно и к этим мероприятиям стали присоединяться эти люди.

Все мероприятия, которые проходят в нашем храме, миссионерские. По крайней мере, я так к ним отношусь. Перед каждым концертом я выхожу на сцену и приветствую гостей. Рассказываю историю Анненкирхе и рассказываю о том, чем мы живем сегодня.

Сегодня вся наша община состоит из людей, которые к нам пришли на концерт (как зритель или как артист), ярмарку, просто погулять… А людей, которые пришли изначально в поисках богообщения – единицы.

Мы действительно позволяем себе больше, чем многие другие церкви, но мы стараемся не делать того, за что нам будет стыдно.

И со стороны церковной публики я регулярно получаю порцию «хейта». Но я вижу и понимаю, с чем это связано: либо с нежеланием служить, либо с нежеланием думать. Меня эти мнения мало интересуют. За последнее время я научился не только людей принимать, но и посылать. Это, прежде всего, относится к советчикам (их тоже очень много). Всем им я говорю: приходите к нам и день поработайте руками. После этого я буду готов слушать любые советы. Мало кто на это соглашается, но делиться «мудростью» много кто хочет.

Но, с другой стороны, есть и интерес со стороны людей церковных. Меня постоянно приглашают в разные приходы и миссии, к нам приезжают за опытом. Я с удовольствием делюсь тем опытом, который я приобрел, и сам учусь у других.

Так исторически сложилось, что лютеране в США в 1980-х отчасти повлияли на становление панк-хардкора. И не потому, что играли такую музыку, а потому что предоставляли подросткам возможность репетировать в их помещениях, а затем даже разрешали проводить концерты в церковном зале. Тамошние священники объясняли такой смелый ход тем, что давали возможность молодежи приобщиться к стенам церкви, хотя оголтелый хардкор сам по себе едва ли мог этому способствовать. Как правильно приобщать молодежь к церкви?

Историю про становление панк-хардкора я не слышал ранее, но теперь буду ее использовать. Что касается нас, то мы стараемся внутри храма сделать удобную среду для того, чтоб люди могли у нас проводить как можно больше времени. У нас стоят диваны, столы, есть чай и лимонад. В ближайшем будущем откроется библиотека. Мы рады людям, и стараемся им об этом сказать, создав для них удобную среду.

Недавно в Екатеринбурге был скандал с храмом, который хотели построить в сквере. В Петербурге подобная история тоже есть. Мы, наоборот, делаем сквер в храме, своего рода урбан-парк.

Запрос на какие-то духовные вещи тоже очень высокий. У молодых людей в том числе. Как-то к нам приходил офис VK на экскурсию – молодые люди 20-30 лет. Я с ними после экскурсии полтора часа общался, и все вопросы были на духовные темы. Я потом понял в чем дело: молодым людям некому задать вопросы на эти темы.

У нас в год на курсе «Основы христианской веры» обучается около 200 человек. Можно было бы и больше людей набирать, но у нас нет ресурсов, чтоб больше обучать.

Короче, я вот к чему. Молодежь сама стремится к Богу и хочет в церковь. Просто часто церковь не хочет, чтоб к ним приходила молодежь.

Бывает, что мы говорим с миром птичьим, «аллилуйным» языком. И мир, слыша нас, совершенно не понимает всех этих «помазаний», «наполнений», «омытий кровью» и прочего. Но мы упорно продолжаем топить в традиционном нафталине окружающих, хотя, как мне кажется, евангелизация — ну вот видишь, опять птичий… Распространение Благой Вести должно менять язык подачи, как минимум, раз в 10 лет. Ты, как священник, прост в общении? Ты чувствуешь, что тебя понимают люди, или сам постоянно борешься с «церковным сленгом»? 

Признаться, мне самому никогда не нравился церковный сленг. И в некотором смысле мне повезло в том, что в Анненкирхе не было общины и не было такой традиции. Все традиции формировались с самого начала. К тому же все люди были новые, без церковного бэкграунда. Так что у нас вы вряд ли услышите: «помазание», «наполнен Духом» и прочее.

Одним из первых духовных мероприятий в Анненкирхе были «Библейские беседы». Я сам рисовал афишу к ним. Оставил внизу место для текста и стал его сочинять. Все, что бы я ни написал – для человека внешнего звучало, как для грека «бар-бар-бар» — бессвязная мура. В итоге я вместо текста вставил квадратики, как у слетевшего шрифта, и подписал в конце «Говорим о вечном на понятном языке. Добро пожаловать!». Потом эту афишу разместили на пикабу (pikabu.ru – примечание) и она разлетелась по интернетам. Слава Богу, к нам каждый день приходят сотни новых людей, и они не позволяют нам скатиться во всю эту «халлилуйю».

Вы, пожалуй, одна из пары-тройки протестантских церквей, кого не ругают российские СМИ. С вами делали материал «Орел и Решка», «Бумага», The Village… про вас недавно писала русская служба BBC. Чем, как тебе кажется, вы привлекаете внимание к себе, и откуда столько позитива о вас? Или негативу тоже есть место? 

Ну, мы хоть и протестанты, но для Петербурга лютеранство – традиционная конфессия. Сам приход наш почти ровесник города. Нашими прихожанами были: Фаберже, Брюлловы, Струве и многие другие известные петербуржцы. К тому же сегодня мы стараемся со всей отдачей служить городу. За это мы и любимы горожанами. Даже губернатор нам письмо прислал с благодарностью за тот культурный вклад, который мы вносим в жизнь города. Все это, конечно, очень приятно.

А СМИ нас действительно любят. И это взаимно. Для СМИ мы даем интересные информационные поводы. Это и мероприятия и благотворительная деятельность, но главное, как мне кажется, им интересно наблюдать сражение, которое мы ведем с теми трудностями, которые на нас обрушились в виде сгоревшего памятника федерального значения. И, наверное, есть еще одна сторона, которая располагает – открытость. Мы рассказываем практически все, включая то, что рассказывать не принято. Например, финансовую сторону нашей деятельности.

Негатива со стороны СМИ – минимум. Значительно больше нам прилетает со стороны церковной общественности, которые нас обвиняют и в обмирщении, и в светскости, и даже в том, что у нас иногда мужчины в головных уборах ходят.

Вот, наверное, даже кто-то интервью это прочитает и скажет: «Почему он про Бога так мало говорит?»

Сейчас, вне всякого сомнения, в России наблюдается «ривайвл» атеизма. Безусловно, поднят он в ответ на действия представителей РПЦ, вдруг предложивших миру кнут вместо пряника. Теперь для молодежи стало аксиомой «церковь = плохо, несовременно и бессмысленно…». Как исправить сложившееся положение?

Мне кажется, все нормально. Реально верующих всегда было мало. Сам Христос называет своих последователей «малым стадом». То, что происходит сейчас, я надеюсь, поможет церкви осознать свое реальное положение и менторский тон сменить на язык служения. У РПЦ гигантские возможности, высокий уровень лояльности (несмотря ни на что), осталось только двери открыть. Те общины, кто это понял, наполнились людьми.

У нас (инославных, лютеран, Анненкирхе) голос очень тихий. Но нам нужно честно нести свое служение, и с Божьей помощью что-то может сдвинуться с места. Все в Его власти.

Какие главные сложности и испытания выпали на долю Анненкирхе за последние год-два? 

Все наши трудности – это большое благословение. Я даже не представляю, чтоб я делал, если бы меня поставили служить в отреставрированный храм и еще денег дали в придачу. Сегодня в борьбе с трудностями мы очень сильно растем. И духовно  – каждый из нас, и численно – как община.

Есть, конечно, трудности бытового плана: отопление, вода. Но даже они решаемы. Нам Бог дал столько много, и Он сам совершает работу у нас в церкви. И поэтому у меня один страх – не испортить то, что совершает Сам Бог сегодня через Анненкирхе.

Чего, на твой взгляд, остро не хватает современной церкви?

Церковь такая реальность, где по определению всегда всего хватает. По моему небольшому опыту, минимальная интенция с нашей стороны дает огромный результат, потому что Сам Бог совершает работу в церкви. Я искренне верю, что то послание, которое мы сегодня несем, необходимо людям, и мне не стыдно за то, во что я верю.

Интервью взял Стас Сорочинский