Края песочницы

Как отличить науку-исследование от науки-религии, от называемых наукой идеологических построений, а то и вовсе суеверий?

Для этого следует понимать, что, как и всякий инструмент, научный метод имеет весьма ограниченную сферу своей применимости. Он дает ответы лишь на определенный класс вопросов – «Как?». Вопросы типа «Отчего?» или «Зачем?» – вне его юрисдикции.

К примеру, мы можем спросить: «Почему этот поплавок лежит на поверхности пруда?» И ученые мужи дадут совершенно правильный научный ответ: потому что вес вытесненной им воды равен его собственному весу, и выталкивающая сила уравновешивает силу тяжести. Но можно ответить и иначе: потому что заядлый рыбак Коля решил угостить своих домашних свежей ушицей, желая таким способом выразить свою любовь к ним.

Какой из этих ответов будет правильным? Очевидно, что оба. Они отображают разные стороны единой реальности не исключая, а дополняя друг друга. И если не лукаво, то, по крайней мере, наивно было бы заявлять: «Поскольку наука дает четкое и исчерпывающее объяснение плаванию поплавка, существование Николая и его любовь к своим домашним является бесполезной демагогией, проекцией желаемого на действительное. Гипотеза о Колиной любви к своим домашним ненаучна. Поэтому не следует забивать им голову беспочвенными рассказами о Колином существовании».

Утверждение «наука знает все» – не просто наивный миф, а прямая и неприкрытая ложь. Знать всего наука не может по определению. «Песочница», в которой играются ученые, имеет очень четкие края – так называемые, критерии научности.

Конечно же, ученый, как и все люди, имеет собственные взгляды и на то, что находится за пределами этой песочницы. Но это уже – личное мнение конкретного человека. И сам тот факт, что профессиональной сферой его деятельности являются научные исследования, не делает его мнение относительно того, что не относится к сфере естествознания, более правильным, чем любая другая точка зрения.

Первым критерием научности какого-либо утверждения, любой гипотезы и всякой теории является возможность наблюдать то, о чем идет речь – будь то явление природы, лабораторный или натурный опыт и т. п. Огромное число наших знаний оказывается вне пределов этого критерия. Так, не поддается прямому наблюдению или измерению любовь к своим домашним рыбака Николая, чей поплавок мы реально видим лежащим на воде. Никто никогда не наблюдал провозглашаемого эволюционистами как факт перехода животных из одного класса в другой, как, например, популярная одно время идея превращения динозавров в птиц. И уж тем более за рамками критерия наблюдаемости оказываются наши представления, относящиеся к столь мировоззренчески важному вопросу, как происхождение вселенной, жизни, человека. Никому из смертных ничего из этого наблюдать не доводилось.

Повторяемость наблюдаемого явления или события служит вторым принципиальным критерием научности утверждения о нем. Именно повторяемость позволяет проверять истинность наших гипотез на этот счет.

Ввиду данного ограничения единичные происшествия находятся вне пределов применимости научного метода, даже если они были реально наблюдаемы. Какие, к примеру, наблюдения, измерения или эксперименты позволили бы нам сегодня определить, кто одержал победу в битве при Ватерлоо – Наполеон, Веллингтон или Блюхер? Подобные факты не подлежат изучению средствами естественных наук.

В соответствии с критерием повторяемости, чудеса по определению находятся за пределами сферы применимости научного метода. И дело тут не только в их сверхъестественной природе, но и в том, что чудеса – исключительно одноразовые события.

Но это вовсе не значит, что мы не можем ничего знать о чудесах. Просто для изучения одноразовых событий прошлого применяются иные инструменты. В частности – методы, присущие историческому исследованию или же криминальному расследованию. Объектом анализа в этих сферах служат свидетельские показания, археологические артефакты, вещественные доказательства, письменные документы разного рода и т. п.

Опровергаемость или, как еще говорят, фальсифицируемость – третий фундаментальный критерий научности какого-либо утверждения, гипотезы или теории. Если утверждение невозможно опровергнуть в принципе, то каким образом можно выяснить – истинно оно или ложно?

Так, я могу выдвинуть «научную теорию», что у вас под кроватью живет крохотный фиолетовый дракончик, который обладает уникальным свойством: всякий раз, когда вы заглядываете под кровать, он исчезает. Вы можете провести любое количество наблюдений, набрать солидную статистику, и убедиться: всякий раз, когда вы туда сморите, его там не видать. А вот опровергнуть это утверждение путем наблюдений вы не сможете, и, значит, оно – ненаучно.

Или возьмем, к примеру, магическую формулу «выживание наиболее приспособленного», которую Дарвин, мягко говоря, «позаимствовал» у Уоллеса. Кто такой, этот «наиболее приспособленный»? Это, в конечном счете, – тот, кто выжил, по какой бы причине ему это ни удалось.

Если бы речь шла о выживании, скажем, наиболее длинного, наиболее зеленого, наиболее трезвого и т. п., то есть исходный параметр не зависел бы от конечного результата, от самого факта выживания, можно было бы рано или поздно подтвердить или опровергнуть такое высказывание. Но поскольку тот, кто выживет, и есть наиболее приспособленный, фраза «выживание наиболее приспособленного», по сути, означает не более, чем «выживание того, кто выживет».

С таким же успехом можно вывести основной закон школьной перемены: по окончании урока первыми класс покидают наиболее выходибельные. И какое количество наблюдений или экспериментов мы бы ни провели, наиболее выходибельные всегда будут впереди – вне зависимости от того, сидели ли они ближе к выходу, торопятся ли более остальных, обладают ли более сильными локтями и т. п. Ведь тот, кто вышел первым, автоматически становится наиболее выходибельным. Так что теория эта в принципе неопровергаема, и потому – ненаучна.

Способность теории делать более-менее надежные предсказания относительно предполагаемого исхода эксперимента или же относительно природных явлений будущего является четвертым критерием научности.

К примеру, Томас Роберт Мальтус (1766–1834) в 1798 году, то есть еще за три года (!) до первой национальной переписи населения Англии, обнародовал свое открытие «Закона народонаселения» (Principle of Population). «Закон» гласил: население земли растет в геометрической прогрессии, удваиваясь с каждым поколением (подобно численной последовательности 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64…). Продовольственные же ресурсы растут в простой арифметической прогрессии (как последовательность 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7…). Согласно предсказаниям Мальтуса к нашему времени отношение населения к пищевым ресурсам должно быть порядка 512 к 10-и, к концу столетия достичь 4096 к 13-и, и т.д. То есть, нынешнее население мира должно было бы достигать пятисот миллиардов человек, в пятьдесят раз превосходя продовольственные запасы! Возможно, пророчества преподобного были бы еще мрачнее, вспомни он, что обычно люди нескольких идущих подряд поколений живут и едят одновременно.

Каким образом Мальтус получил столь уникальные данные, история умалчивает. Но куда большей загадкой остается то, почему с такой легкостью и энтузиазмом эта совершенно беспочвенная идея была подхвачена научной аристократией того времени, и почему настолько живучей оказывается она по сей день в сознании неомальтузианцев всех мастей – от социал-дарвинистов до землепоклонников.

Мальтус доказал одно: человеку кажется, что он занимает очень много места в этом мире. И в то же время его раздражает количество людей вокруг. Даже сейчас, двести с лишним лет спустя, когда за счет развития медицины и распространения гигиены ожидаемая продолжительность жизни человека почти удвоилась, а народонаселение выросло всемеро, земля далека от перенаселения. Если бы мы полностью освободили все континенты, собравшись в Англии, на родине пищевого пророка, на каждого приходилось бы более тридцати квадратных метров территории. А что же при этом с продовольственными ресурсами? Голод и бедность сегодня – на самом низком уровне в истории человечества, а постоянно появляющиеся новые технологии делают пищу все более качественной и доступной!

Главная ошибка британского священника (равно как и его последователя, магистра гуманитарных наук в сфере богословия Чарльза Дарвина) – забвение уникальной сущности и особого предназначения человека в Божьем творении! Безрассудно сопоставлять человечество с саранчой, способной лишь плодиться и пожирать природные ресурсы. Рост населения – это не увеличение числа ртов, требующих хлеба. Это – преумножение думающих голов, трудящихся рук, любящих сердец.

Когда предсказания теории сбываются, мы можем продолжать полагаться на нее. Если же результат оказывается иным, это говорит о необходимости ее пересмотра. Потому-то к научным исследованиям относится общеизвестный принцип: отрицательный результат – тоже результат.

Эти четыре критерия – наблюдаемость, повторяемость, опровергаемость и предсказательность – служат четкими границами «песочницы» научного метода. Они позволяют отфильтровать заведомо ненаучные идеи. Но и соответствие этим критериям не гарантирует истинности теории. Теория может быть вполне научной, но оказаться ложной. Так, например, популярные в прошлом теории теплорода (вещества, которое передается от нагретых тел к холодным) или мирового эфира (среды распространения электромагнитного взаимодействия) были вполне научны, но на поверку оказались неверны.

С другой стороны, теория относительности – общепризнанная научная теория. Да, она не лишена проблем. Ее выводы сопряжены с рядом парадоксов. Но она научна. Исследователи проводят наблюдения и эксперименты, которые могли бы ее подтвердить или опровергнуть. Однако в рамках своей применимости она остается рабочей теорией. Как говорил сам Эйнштейн, научное познание, это процесс замены ложных теорий не на истинные, а на другие – ложные, но уточненные.

Но не менее принципиальным ограничением научного метода является «глубина» этой самой «песочницы». Изучение мира – процесс, не имеющий конца. И если бы научный метод был единственным способом познания реальности, мы никогда не могли бы быть уверены в чем-либо, «ведь наши знания неполны», как предупреждал апостол (1 Коринфянам 13:9, МБО).

Время от времени новые открытия полностью перечеркивают наши прошлые представления. Как же мы можем быть уверены в наших нынешних научных идеях? Как говаривал «боевой пес Дарвина» Томас Гексли, уродливые факты всегда разрушают прекрасные теории. Подлинное знание может быть получено лишь посредством откровения от Того, Кому все ведомо.

Сергей Головин facebook.com