Хронологический либерализм

Уход от библейских взглядов на природу времени нигде не проявляется столь ярко, как в вопросе о днях Творения: были ли это обычные 24-часовые сутки? Стало модной мантрой, практически нормой, повторять, что в Писании слово «день» (на иврите – йом) может обозначать вовсе и не день, а некий продолжительный период времени. И, по большому счету, это правда. Когда слово это стоит во множественном числе, с указательным предлогом и с обозначением периода, именно к тому периоду оно и относится – «во дни Авраама», «во дни Гедеона», «во дни филистимлян» и т.п.

Однако в единственном числе и без каких-либо дополнительных указаний оно означает именно день. Спросите любого иудея: они отмечают Йом Кипур, День искупления, как день или как некий период, подобно, Суккоту или Хануке? Ну и, кстати, дни празднования Суккота и Хануки, обозначаемые порядковыми числительными, – это дни, или произвольные промежутки времени?

Таким образом, предваряемые порядковыми числительными дни Творения должны, в соответствии со всеми правилами грамматики, подразумевать не что иное, как буквальные дни. Именно так до XIX века их понимали почти все богословы и естествоиспытатели от Иустина философа, Иренея, Блаженного Августина, Василия Великого, Амвросия Медиоланского, Феофила Антиохийского до Лютера, Кальвина, Ашера, Кеплера, Ньютона, Паскаля. Пожалуй, лишь представители Александрийской школы Филон, Климент и Ориген отчасти составляют исключение (они верили в одномоментное сотворение с последующим семичастным его описанием).

Однако для теории эволюции вера в миллионы лет крайне принципиальна. Ведь эволюция за шесть дней – очевидная сказка, а стоит лишь упомянуть миллионы лет, сказка становится менее очевидной. По меткому же замечанию Тома Райта: «Просвещение изгнало Бога в частную сферу, как слабоумного престарелого родственника, заточенного на чердаке: мы можем навещать его время от времени, но ему нельзя позволять спускаться вниз и смущать нас, особенно в присутствии гостей».

Не желая ударить в грязь лицом перед коллегами, многие научные работники, исповедующие господство Христа в своей жизни, стараются не допустить Его господства в своей профессиональной сфере. Они наивно пытаются найти обоснование своей позиции в некой «компромиссной» эклектике, совмещающей библейское учение с «научной картиной мира», упуская при этом из виду, что эти два подхода исходят из принципиально разных мировоззренческих предпосылок.

Иронично то, что интеллектуальный и хронологический снобизм, заставляющий сегодняшних «продвинутых» ученых свысока судить о религиозных взглядах своих коллег прошлых столетий, не замечает очевидного: догматы натурализма требуют куда большего легковерия!

Ведь одной только неспособностью натурализма обосновать существование в материальной вселенной неких умозрительных и математически выражаемых законов проблема не исчерпывается. Категорически отвергая идею чудес (нарушения действия законов природы), они неизбежно вынуждены верить в неимоверные чудеса естественного происхождения мира, жизни и разума, прикрывая это дымовой завесой околонаучной терминологии.

Натуралисты признают: никакими из законов, открываемых нами в материальном мире, возникновение самого этого мира объяснить невозможно. В момент «большого взрыва» (что бы мы под этим не понимали) физические законы не действовали. А событие, произошедшее вопреки законам природы, и есть чудо по определению.

Возникновение ex nihilo («из ничего») и самой вселенной, и существующих в ней законов – наибольшее чудо, которое только можно представить. Если вы верите в него, во что еще вам трудно поверить? В превращение воды в вино? В разделение моря? В возвращение к жизни того, что было живым изначально? Признавать самое грандиозное из мыслимых чудес, отвергая при этом a priori чудеса менее значительные, как-то, согласитесь, непоследовательно.

И чем глубже ученые постигают устройство вселенной, тем в большее число чудес им приходится верить. Наблюдаемыми в ней свидетельствами разумного замысла или примерами неснижаемой сложности дело не ограничивается. В частности, приходится верить в несопоставимость топологии времени и относительность одновременности в разных системах отсчета.

Но ведь время-то, как мы помним, – понятие абстрактное. Это не свойство системы, а способ наблюдения длительности и последовательности процессов, в ней происходящих. А значит, речь идет о чудесном отличии действия законов в этих системах.

Взять, к примеру, такое общеизвестное следствие специальной теории относительности, как «парадокс близнецов». Для близнеца-путешественника проходит всего несколько дней, а близнец-домосед за тот же промежуток проживает тысячи дней. Но ведь и для того, и для другого каждый день в их системе отсчета – обычный день в самом непосредственном понимании этого слова.

До последнего времени рассуждения об относительности времени сводились к мысленным экспериментам и предположениям об искажении времени вблизи мощных гравитационных объектов типа черных дыр. Но когда данные, полученные при помощи Космического телескопа Джеймс Уэбб, показали, что объекты, отстоящие от нас на миллиарды световых лет, не отличаются от современных, этому тут же было дано весьма научное объяснение: значит, время в межзвездном пространстве течет иначе. Но разве это – не очередное чудо, в которое нам предлагается поверить ради сохранения верности догматам натурализма?

Сергей Головин facebook.com