О естественном нравственном законе

У всякого человека имеется некое интуитивное представление о нравственности. Нам с детства «читают морали», взывая к нашей совести и приучая к тому, что одни поступки следует считать правильными, иные – нет. В сказках, фильмах, литературных произведениях и исторических повествованиях мы, как правило, пытаемся разделять персонажи на злых и добрых. В нас заложено стремление к справедливости (по крайней мере – в поступках и действиях, совершаемых по отношению к нам самим). Даже законы общества мы порой классифицируем как справедливые или несправедливые. Законопослушные граждане одной страны могут попасть под осуждение мирового сообщества как, например, не нарушавшие немецкого законодательства лидеры нацистской Германии. И даже единодушное решение демократической общественности бывает этически сомнительным, как это было, скажем, в случае казни Сократа. Понятия морали, добра, справедливости знакомы каждому и нередко ставятся выше государственных законов и культурных традиций.

Мы постоянно пытаемся найти своим поступкам более фундаментальное обоснование, чем простое «так захотелось». Когда, скажем, одобряемые нами события не совсем согласуются с общепризнанными представлениями добра и милосердия, мы прибегаем к таким псевдоэтическим эвфемизмам как «историческая справедливость», «интернациональный долг», «политическая целесообразность», «национальное предназначение», «вековые чаяния» и т.п. Нам почему-то необходимо, чтобы любые конкретные действия соотносились с некими абстрактными высшими принципами.

Однако, стоит задать вопрос о происхождении категорий добра и справедливости, или же о критериях соответствия тех или иных поступков этим категориям, мнения людей расходятся. По большому счету, все точки зрения на этот счет можно разделить на три. Одни будут говорить о трансцендентном (сверхъестественном, божественном) характере морали; другие – о ее естественной природе (этика, мол, отображает некие «законы мироздания»); третьи – о ее культурной, социальной или индивидуальной обусловленности. Впрочем, для тех, кто отвергает божественное основание этических понятий, второй вариант мало чем отличается от первого, ибо ставит, в свою очередь, вопрос о происхождении этих самых «законов мироздания». И потому в большинстве случаев ответ в современном нам «просвещенном обществе» сводится к третьему варианту: мы (лично или совокупно) сами решаем, что хорошо, а что – плохо. Этот подход соответствует идеологии гуманизма (от латинского humanus, «человеческий»).

Ассоциация Американских Гуманистов, стоящая в мировом авангарде целенаправленного распространения гуманистической идеологии, определяет гуманизм как «прогрессивную» (то есть постоянно меняющуюся) жизненную позицию, которая «без помощи веры в сверхъестественное утверждает нашу способность и обязанность вести этический образ жизни в целях самореализации и в стремлении принести большее благо человечеству». Тем самым высшей целью человечества и его главной этической ценностью провозглашается некое абстрактное благо всего человечества (что бы под таковым ни понималось); средством ее достижения – собственные усилия человечества; а мотивом стремления к ней – самими же людьми возлагаемые на себя обязанности.

Хотя гуманизм – наиболее распространенное мировоззрение нашего времени, он не является изобретением последних лет. Это – самая древняя идеология из когда-либо существовавших. Главный принцип этого учения был провозглашен его основателем еще в самом начале истории: вы сами будете себе богами, сами будете решать что – добро, а что – зло (Бытие 3:5). Тем не менее, гуманисты утверждают необходимость «вести этический образ жизни». При этом неизбежно встает вопрос, как быть, если «этический образ жизни» по отношению к некоему конкретному человеку вступает в противоречие с принесением «большего блага всему человечеству» и наоборот, когда принесение «большего блага всему человечеству» требует не совсем этичных действий по отношению к какому-либо отдельному человеку или даже группе людей?

Существование естественного нравственного закона

Каких теоретических взглядов на этику ни придерживался бы человек, на практике все апеллируют к некоему объективному (то есть не зависящему от нашего знания о нем или отношения к нему) моральному кодексу. Без признания этого факта само рассуждение, что этично, а что нет, было бы бессмысленным. Он – основа любых споров и дискуссий по вопросам нравственности, ведь всякий спор предполагает наличие неких критериев, по которым может быть определена степень правоты каждого из оппонентов. Даже те, кто склонен отрицать существование высшего морального кодекса, начинают взывать к добру и справедливости, стоит только им самим оказаться в положении жертвы несправедливости и зла.

При всем разнообразии нравов различных народов и культур, населяющих землю, в их основе лежат единые этические принципы. Крайне важно при этом проводить различие между такими смежными понятиями как «нравственность» и «нравы». В то время как нравственность (мораль) – этическое понятие, соотносящееся с вопросом «как правильно?», нравы (традиция) – понятие социокультурное и отвечает на вопрос «как принято?». Подменена одного из этих понятий другим нередко практикуется с целью обоснования идеи, что нормы этики, якобы, носят относительный характер. Например, в одних культурах мужчина может иметь только одну жену; в других – столько, «сколько может обнять» (буквальное толкование этого утверждения позволяет мусульманам в некоторых странах иметь четыре жены: дескать, можно обнять по две каждой рукой); в иных же – столько, сколько он в состоянии содержать. На этом основании делается ложный вывод, что мораль – понятие относительное и культурно обусловленное. На самом же деле мы здесь имеем дело с различием не в морали, а в традициях. Причем, в основании всех этих различных нравов лежит один и тот же абсолютный принцип нравственности – особая ценность супружеской верности. В противном случае сама дискуссия о том, сколько именно жен может иметь мужчина, была бы бессмысленной.

Даже такое явление, как каннибализм (людоедство) имеет четко выраженное этическое измерение, с этим сегодня соглашаются все антропологи. Речь не идет о крайностях среди доведенных голодом до безумия людей во времена блокады Ленинграда или голодомора в Украине – это случаи невменяемости. Но и там, где каннибализм является частью культуры, он всеми однозначно воспринимается как зло. Поедание человеческой плоти в языческих племенах не имеет отношения к решению продовольственной проблемы. Это – часть ритуала жертвоприношения злым духам с последующим причащением этой жертве, дабы защитить себя от вредоносного воздействия этих духов. Как это ни парадоксально, в практике ритуального каннибализма понятия добра и зла четко определены: люди понимают, что совершают зло и вступают в общение именно со злыми силами, но идут на это из страха перед этими силами.

Да, в различных культурах представления о собственности могут сильно отличаться, и это порождает всевозможные кросскультурные конфликты. Для приехавшего на сафари европейца собственность – понятие правовое, и он может возмущаться посягательством бушмена на его ружье. Но для того собственность – понятие функциональное, и лучшее ружье должно принадлежать тому, кто лучший охотник. Но при этом каждый считает присвоение чужой собственности проявлением несправедливости и осуждает его. Также по-разному в различных культурах может толковаться, скажем, допустимость бытовой лжи или ответственность за возвращение займа. Но среди населяющих землю народов наблюдается удивительное единодушие относительно того, что следует считать серьезным преступлением – убийство, изнасилование, разбой, и т.п. И если основополагающие этические принципы грубо нарушаются где-либо в одном месте (например, режимами Сталина, Гитлера, Полпота и т.п.), это попадает под нравственное осуждение международного сообщества.

К тому же, на каком основании те, кто отрицает существование нравственных абсолютов, вправе требовать того же от остальных? Ведь если абсолютных нравственных норм не существует, то каждый волен поступать по собственному усмотрению, в том числе – вводить нравственные нормы. И это не будет ни неправильно, ни несправедливо по отношению к другим, ведь при отсутствии объективных этических критериев ничто не может быть названо неправильным или несправедливым – дело лишь в различии вкусов и мнений.

Фольклор, литература, драматургия, изобразительное искусство – все виды человеческого творчества, так или иначе, являются носителями этических категорий добра, справедливости, ценностей, добродетелей и т.п. Заложены они и в традициях жизненного уклада народов. Этические нормы – мудрость, испытанная не только практикой и временем, но и подтверждаемая нравственными исканиями выдающихся мыслителей всех времен и культур. Так, одним из ключевых понятий китайской философии является принцип «Дао» (буквально – «путь»), основополагающий для всякой личной нравственности и социальной справедливости. Дао понимается как некое общемировое начало; как источник, цель и наивысшее состояние бытия во всей его полноте. Дао невозможно ни представить, ни выразить. Но только те деяния, которые соответствуют Дао, подлинны и благи. Таким образом, понятие «Дао» является выражением идеи абсолютного нравственного начала в терминах восточной философии.

Наконец, о существовании объективного нравственного кодекса свидетельствует существование такого понятия как «совесть». Общепринято представление о совести как интуитивной способности человека отличать дурное от доброго, формулировать нравственные обязанности и осуществлять нравственный самоконтроль. В отличие от стыда (душевной, т.е. эмоциональной реакции на осознанную вину), совесть, согласно Писанию, является понятием духовным. Она – «голос Божий в душе человека». Понятие совести универсально и едино для всех людей, вне зависимости от их мировоззрения и культурной традиции. «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (К Римлянам 2:14-15).

Все вышеупомянутые свидетельства указывают на существование некоего объективного нравственного начала, получившего название «естественный нравственный закон».

Обоснование естественного нравственного закона

На протяжении веков мыслители пытались дать естественному нравственному закону рациональное обоснование. Так, Аристотель утверждал, что всякая вещь имеет предназначение, ради которого она существует, и именно этому предназначению она обязана своими свойствами. Поэтому, поскольку человек наделен разумом, его предназначение – жить разумно, в согласии с нравственными велениями своего сознания.

Философы-стоики считали, что вообще всё сущее (как природа, так и общество) управляется разумными законами гармонии и единства. Отчасти эти законы отображены в нашем сознании. А потому «естественный закон» – это то, что разум предписывает для достижения гармонии общественного устройства.

Необходимо, однако, понимать, что античная философия в принципе не способна принимать во внимание весьма важный фактор – то, что человеческая природа повреждена грехом: «все согрешили и лишены славы Божией» (Римлянам 3:23). Грехопадение разрушило первозданное богоподобие человека, и потому его совесть и разум уже не могут служить абсолютным и объективным мерилом нравственности. Более того, по свидетельству Писания совесть человека может быть оскверненной (1 Коринфянам 8:7, Титу 1:15) и даже сожженной (1 Тимофею 4:2). Поэтому так называемая «естественная нравственность», хоть и обладает определенной степенью достоверности, но носит относительный и избирательный характер, а также подвержена переменам.

Другая проблема, связанная со сведением этики к «естественному закону» заключается в том, что существование не обуславливает долженствования – предписания не следуют из описаний. Как можно перейти от «того, что есть», к «тому, что должно быть»? Каким образом факты («то, что есть») становятся для нас моральным долгом? Почему я должен подчиняться требованиям морали? Почему я должен стремиться к благу? Эти вопросы неизбежно остаются неотвеченными.

Платон в диалоге «Государство» (360 г. до н.э.) пытается преодолеть возникающее затруднение, утверждая, что знающие благо будут любить его и поэтому стремиться к нему. Но в то же время он считает, что нравственная добродетельность является необходимым условием для познания блага. В итоге получается, что чтобы стремиться к добродетели нужно знать, что есть благо, а чтобы знать, что есть благо, надо, в свою очередь, быть добродетельным. Но даже если не обращать внимания на этот замкнутый круг в рассуждениях, проблема не снимается. Допустим, Платон убедительно объяснил, почему знающие благо могут стремиться к нему – из любви ко благу. Но вопрос остается: почему знающие благо должны творить его? Ведь само по себе знание ни к чему не обязывает.

Впоследствии («Законы», 354 г. до н.э.) Платон заключает, что понятие «благо» трансцендентно по самой своей природе. Поэтому для атеистов, которые отвергают божественное происхождение этических норм, понятие морального долга бессмысленно, и они не способны быть хорошими гражданами. Действительно, абсолютная и совершенная Божья воля – единственное адекватное объяснение существования объективного естественного нравственного закона. «Естественный закон» сверхъестественен по своей сути.

Совершенная воля Бога – единственное объяснение «нравственного закона»

Происхождение естественного нравственного закона

1. Естественный нравственный закон не является законом природы.

Наши представления о законах природы носят описательный характер. Они указывают, что наиболее вероятно должно произойти при заданных условиях. Нравственный же закон предписателен, он указывает на то, что мы должны делать.

Далее, законы природы непреложны. Если наше понимание какого-либо природного закона адекватно, все будет происходить в полном с ним соответствии. Мы не в силах его нарушить. Нравственный же закон нарушается нами часто и, как правило, осознанно. И даже когда у нас находятся оправдания его нарушению, сама необходимость искать оправдания указывает на понимание нами возникающей при этом этической проблемы.

Наконец, нарушение законов природы указывает либо на несовершенство нашего их понимания, либо на недостаточную осведомленность, из-за которой мы не учли какого-либо из дополнительных факторов – будь то изменение исходных условий или некое внешнее воздействие. Нарушение же нравственного закона не ставит под сомнение наше понимание закона, а свидетельствует о несовершенстве нашей собственной природы. Это несовершенство может проявляться как в нежелании следовать требованиям нравственного закона, так и в неспособности соответствовать этим требованиям.

2. Человек не может быть источником абсолютного нравственного закона.

Во-первых, мнения людей произвольны и относительны. Взгляды людей на мораль разнятся, и порой весьма. Без критерия, внешнего по отношению к человеческим мнениям, невозможно отдать какому-либо из них предпочтение.

К тому же, природа человека поражена грехом, и человек зачастую неспособен отвечать даже тем нравственным критериям, с которыми сам же соглашается. Апостол пишет по этому поводу: «Мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (К Римлянам 7:14-17).

3. Нравственный закон не является проекцией желаемого на действительное.

Считать так, следуя идеям Зигмунда Фрейда, было бы совсем наивно. Ведь наши естественные желания зачастую не только не соответствуют нравственному закону, но и явно противоречат ему. «Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю.  Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (К Римлянам 7:18-21).

4. Нравственный закон не может быть «стадным инстинктом».

Стадный инстинкт ведет к сохранению популяции, независимо от того, каким количеством индивидуальных особей при этом придется пожертвовать. К сожалению, в истории были нередки случаи, когда ценность группы людей («человеческого стада») провозглашалась выше ценности каждой составляющей ее личности. Роль такого «стада» в разные эпохи могла выполнять раса, нация, клан, партия и т.п. Но нравственный закон свидетельствует о ценности каждой личности.

Кроме того, в динамике стадного инстинкта всегда берет верх наиболее сильное побуждение. А нравственный закон имеет противоположное действие. Например, в случае явной опасности наиболее естественным и преобладающим желанием будет спастись самому. Но вместо этого человек приходит на помощь другому, зачастую – совершенно ему не знакомому человеку. Поддавшись же инстинкту самосохранения и бросив другого в беде, он впоследствии ищет себе оправдания, внутренне осознавая, что правильным было бы по возможности защитить чужую жизнь в любой ситуации любой ценой.

Конечно, прибегая к понятию «инстинкт» можно объяснить все, что угодно. Но это лишь доказывает, что им нельзя объяснить ровным счетом ничего. Ведь натуралистического объяснения для самого этого понятия, по большому счету, не существует. Как заметил Клайв Льюис, «инстинкт – название чего-то нам неведомого; фраза «Птица находит дорогу благодаря инстинкту» значит: «Мы не знаем, как она находит дорогу»» («Человек отменяется»).

5. Нравственный закон не ограничиваются тем, что общество считает правильным.

Общество состоит из людей – ограниченных и несовершенных. Оно не имеет абсолюта в своем основании и не вправе устанавливать этические нормы. Порой же естественный закон велит поступить вопреки ожиданиям общества. Именно этическая правота зачастую наделяла авторитетом диссидентов в тоталитарных государствах, позволяя противопоставлять нравственную власть власти силы. И когда Иисус изгонял торгующих из Храма, никто не остановил Его – ни левиты, ни храмовая стража, ни сами торговцы и менялы. Все они понесли убытки от Его действий, но не посмели пойти против Него, потому что знали: Он был прав!

Да, мы учимся нормам нравственности у общества. Но и, скажем, таблице умножения мы также учимся у общества. Однако, это не означает, что общество их и создало. Как и таблица умножения, нравственный закон отображает объективные реалии этого мира, истинность которых от общества не зависит.

Напрашивается вывод: для появления абсолютного нравственного закона необходим абсолютный нравственный Законодатель, который является Источником этого закона, и который ожидает от нас его исполнения. Ни человек, ни общество, ни все человечество в целом не в праве произвольно устанавливать этические нормы. Никакие нормы падшего мира, даже самые лучшие, не могут соответствовать абсолютам благой Божьей воли.

Для абсолютного закона необходим абсолютный Законодатель

Возражения о происхождении естественного нравственного закона

Платон, будучи приверженцем идеи о трансцендентном происхождении нравственного закона, в одном из ранних диалогов «Евтифрон» (ок. 399 г. до н.э.) рассматривает и основные проблемы, порождаемые ею в контексте языческого мировоззрения. Ведь если утверждается истинность высказывания «боги желают блага», встает вопрос – какой из двух возможных вариантов истолкования этого высказывания является истинным?

1) Благо есть то, чего желают боги

или

2) Боги желают того, что есть благо

В первом случае нравственный закон произволен – чего богам захочется, то и будет считаться благом. Понятие блага утрачивает абсолютный характер, становится зависимым от каприза богов. Во втором же случае боги оказываются зависимыми от блага, подчинены ему. Поскольку же боги, по определению, – наивысшие сущности, они не могут быть подчинены чему бы то ни было.

Признавая абсолютный характер нравственного закона за аксиому, Платон отвергает первый вариант как несостоятельный. Из второго же варианта Платон со временем делает вывод, что так называемые «боги» в реальности богами быть не могут. Раз все подчинено принципу блага, а само благо при этом абсолютно и ни от чего не зависит, значит «благо» и есть бог. В этом утверждении «этического монотеизма» Платон более всех других языческих мыслителей приблизился путем рассуждения к истинам о Божьем характере, данным Божьему народу через откровение в истории, в Писании и во Христе.

Действительно, «парадокс Евтифрона» неразрешим в рамках политеизма. Но и в монотеистических религиях (иудаизм, христианство, ислам) есть как радикальные направления, исповедующие волюнтаристический подход к этике (воля Всевышнего определяет, что есть благо, а что – нет), так и либеральные, утверждающие независимость абсолютного блага от Божьей воли. В рамках же ортодоксального библейского богословия эта дилемма является ни чем иным как логической ошибкой ложной альтернативы. Нравственный закон ни является Божьим волеизъявлением, ни существует независимо от Бога. Нравственный закон является выражением благого характера Бога и отображает Его Собственную совершенную Сущность. Более того, согласно Библии соответствие нравственного закона Божьей воле не делает его произвольным, поскольку Божья воля абсолютна и неизменна.

Сергей Головин scienceandapologetics.com