Современное богословие и библейский критицизм

Подрыв старых ортодоксальных убеждений был прежде всего работой богословов, занимавшихся критикой Нового Завета. Из уважения к авторитету экспертов в этой дисциплине нас просят отказаться от множества убеждений, разделяемых ранней церковью, отцами церкви, средневековьем, реформаторами и даже церковью девятнадцатого столетия. Хочу объяснить, что именно вызывает мой скептицизм в данном подходе. Скептицизм ввиду невежества, как вы легко заметите сами. Однако это скептицизм порождает невежество. Сложно продолжать серьезное исследование, когда нет доверия к своим наставникам.

Поэтому, прежде всего, какими бы библейскими критиками они ни были, я не доверяю им именно как критикам. Кажется, они не в состоянии дать вразумительную литературную оценку и производят впечатление людей невнимательных по отношению к качеству текстов, которые читают. Подобное обвинение звучит странно в адрес людей, которые всю свою жизнь были погружены в изучение этих книг. Однако это как раз и может быть проблемой. Полагаю, если человек, проведший половину своей жизни, кропотливо изучая тексты Нового Завета и их исследования, написанные другими людьми, при этом не имеет в своем читательском опыте прочного стандарта сравнения, который формируется в процессе приобретения широкого, глубокого и неподдельного опыта чтения литературы в целом, то весьма вероятно он упустит в изучаемых текстах очевидное. Если он говорит мне, что какая-то часть Евангелия является легендой или художественной выдумкой, я хочу знать, сколько легенд и художественных книг он прочел, насколько его вкусовые рецепторы натренированы различать их на вкус, а не то, сколько лет он провел, изучая это Евангелие. Однако давайте лучше рассмотрим примеры.

Однажды я прочел в некоем комментарии, уже очень старом на данный момент, что одна из школ рассматривала четвертое Евангелие как «духовный роман», «поэму, а не историческую книгу», к которой нужно относиться таким же образом, как и к притче Нафана, книге Ионы, «Потерянному раю» [Джон Мильтон] или, если быть более точным, как к «Путешествию Пилигрима» [Джон Буньян]. После таких слов автора, какой смысл прислушиваться к его мнению касательно каких бы то ни было книг этого мира? Обратите внимание, что как ближайшую параллель, он рассматривает «Путешествие Пилигрима» – историю, преподносимую как видение, которая демонстрирует свою аллегоричность в каждом имени собственном, написанном в ней. Обратите внимание, что вся эпическая панорама упомянутого произведения Мильтона пропадает впустую. Но даже если мы оставим более абсурдные сравнения и поговорим про книгу Ионы, бесчувственность будет вопиющей: книга Ионы – рассказ с таким же малым содержанием даже условных исторических привязок, как и книга Иова, гротескный в описываемых событиях и, несомненно, не лишенный ярко выраженного, хоть и, конечно, поучительного духа типично еврейского юмора. Теперь поговорим о Евангелии от Иоанна. Прочтите диалоги: с самаритянкой у колодца, или же тот, который произошел после исцеления слепорожденного. Посмотрите на описываемые в нем сцены: Иисус рисует что-то пальцем в пыли; незабываемое en de nux ¹ (Ин. 13:30). Я всю жизнь читал поэмы, романы, мистическую литературу, легенды и мифы. Я знаю, что они из себя представляют. Я знаю, что ни одна из этих книг не похожа на это. Существует только два возможных взгляда на этот текст. Это либо репортаж – хотя в нем несомненно могут быть ошибки, – достаточно близкий к реальным фактам; почти такой же близкий, как у Босуэелла [Джеймс Бо́суэлл – шотландский писатель и мемуарист 18 века]. Или же некий неизвестный писатель во втором столетии, не имея известных предков или потомков, вдруг предвосхитил целую технику современного беллетристического реалистического повествования. Если даже это Евангелие – не о реальных событиях, то оно должно быть повествованием такого типа. Читатель, не видящий этого, просто не научился читать.

Вот ещё одна мысль из «Богословия Нового Завета» Бультманна: «Обратите внимание, в каком неассимилированном виде предсказание о парусии ² (Мк 8:38) следует за предсказанием о страстях (Мк. 8:31)». Что он под этим подразумевает? Неассимилированное? Следовательно, Бультманн хочет верить – и несомненно верит, – что если предсказания появляются в одном отрывке, то между ними должно быть ощутимо некое несоответствие или «неассимилированность». Однако, приписывая это тексту, он демонстрирует шокирующее отсутствие проницательности. Пётр признал, что Иисус является Помазанником. Не успевает этот проблеск славы догореть, как начинается тёмное пророчество: Сын Человеческий должен страдать и умереть. Далее этот контраст повторяется. Пётр, на мгновение возвысившись благодаря своему признанию Христа, делает неверный шаг. За этим следует сокрушительный отпор: «Отойди от меня, Сатана». Затем, за этим мгновенным падением Петра (что с ним часто случается), голос Учителя обращается к толпе, обобщая мораль. Все его последователи должны взять крест. Все это избегание страданий, это самомученичество. Вы должны бороться. Если вы отречетесь от Христа здесь и сейчас, Он отречется от вас потом. Логически, эмоционально, образно – последовательность идеальна. Только Бультманн мог думать иначе.

Наконец, тот самый Бультманн пишет: «Личность Иисуса не несёт никакой важности в керигме ³ Павла или Иоанна… Действительно, традиция ранней церкви даже на подсознательном уровне не передала представление о Его личности. Любая попытка ее восстановить остаётся игрой субъективного воображения».

То есть, в Новом Завете совершенно не представлена личность нашего Господа. Какие такие странные процессы происходили в жизни этого немца, что он ослеп и не видит того, что видят все остальные? Какие у нас есть доказательства того, что он распознал бы личность, если бы таковая там была? Потому что это Бультманн contra mundum ⁴. Если и существует что-то, на чем сходятся все верующие и даже множество неверующих, то это ощущение, что в Евангелиях они встретились с личностью. Существуют герои, о которых мы знаем как о исторических персоналиях, однако не чувствуем, что знаем их лично (как если бы мы встречались) – Александр, Аттила или Вильгельм Оранский. Существуют также те, кто не претендует на историческую реальность, однако мы их знаем так, как знали бы реальных людей: Фальстаф [герой пьес Шекспира], дядя Тоби [персонаж Стерна], мистер Пиквик [персонаж Диккенса]. Но есть только три персонажа, которые, претендуя на первый тип реальности, на самом деле обладают и вторым. И, конечно же, все знают, кто это такие: платоновский Сократ, Евангельский Иисус и босуэлловский Джонсон. Наше знакомство с ними проявляется десятками способов. Когда мы читаем апокрифические евангелия, мы постоянно ловим себя на мысли, глядя на тот или иной logion ⁵: «Нет. Это хорошее высказывание, но не Его. Он не так говорил». Так же мы поступаем со всей псевдоджонсонианой.

Привкус личности Христа настолько ощутим, что даже когда Он говорит слова, которые на любом другом основании, помимо боговоплощения в его полном смысле, звучали бы ужасно высокомерно, мы – и многие неверующие тоже – воспринимаем Его так, как Он Сам Себя описал, говоря: «Я кроток и смирен сердцем». Даже те отрывки Нового Завета, которые как на первый взгляд, так и по замыслу относятся больше к божественной, чем человеческой природе Христа, ставят нас лицом к лицу с Личностью. Возможно, они это делают даже больше остальных. «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца… что рассматривали и что осязали руки наши». Чего мы достигнем попытками проигнорировать или рассеять эту сокрушительную непосредственность личного контакта разговорами о «той значимости, которую ранняя церковь была вынуждена приписывать Учителю»? Это удар нам в лицо. Вопрос не в том, что они вынуждены были делать, а что их побуждало. Я начинаю опасаться, что под «личностью» доктор Бультманн подразумевает то, что я назвал бы «безличностью»: то, что можно найти в статье НБС ⁶, некрологе или викторианской «Жизни и письмах Иешуа Бар-Йосефа ⁷» в трех томах с фотографиями.

Итак, это моя первая претензия. Эти люди просят меня поверить, что они умеют читать старые тексты между строк, однако все указывает на их неспособность читать (в любом смысле, достойном обсуждения) сами строки. Они утверждают, что видят споры папоротника, но не могут разглядеть средь бела дня слона на расстоянии десяти метров.

Теперь о моей второй претензии. Все богословие либерального типа в какой-то момент – а часто и на всем протяжении – утверждает, что истинное поведение, цели и учение Христа были очень быстро неправильно поняты и искажены Его последователями, и восстановить или же открыть их удалось лишь современными ученым. Я уже встречался с подобной теорией в других контекстах, еще задолго до того, как стал интересоваться богословием. Традиция Джоуитта [Бенджамин Джоуитт, англ. ученый] все еще доминировала в изучении античной философии, когда я читал великих. В нас закладывали веру в то, что истинный смысл философии Платона был неправильно понят Аристотелем, страшно извращен неоплатониками и восстановлен лишь современниками. После восстановления оказалось (к большому счастью), что на самом деле, Платон все это время был английским гегельянцем, примерно как Т. Х. Грин [британский философ]. В третий раз я столкнулся с этим в своей профессиональной деятельности. Каждую неделю умный студент, а каждый квартал – заурядный американский преподаватель впервые открывает истинное значение той или иной шекспировской пьесы. Но в этом третьем случае у меня привилегированная позиция. Революция в мыслях и чувствах, произошедшая за мою собственную жизнь, настолько велика, что я мысленно принадлежу к шекспировскому миру гораздо больше, чем к миру этих новых интерпретаторов. Я вижу – чувствую всем своим существом – знаю бесспорно, – что большинство их интерпретаций попросту невозможны. Они предполагают такой взгляд на вещи, который не был еще известен в 1914 году, а тем более – в якобинский период. Это ежедневно подтверждает мой скепсис относительно аналогичного подхода к Платону или Новому Завету. Мысль о том, что какой-либо человек или писатель был непонятен тем, кто жил в той же культуре, говорил на том же языке, имел те же привычные образы и бессознательные предположения, и в то же время является абсолютно ясным тем, кто не обладает ни одним из этих преимуществ, на мой взгляд, абсурдна. Это априори неправдоподобно, и никакие аргументы и доказательства не смогут нивелировать этот факт.

В-третьих, я замечаю, что эти богословы постоянно руководствуются принципом, согласно которому чудес не бывает. Таким образом, любое высказывание, вложенное в уста Господа в старых текстах, которое, если бы Он действительно его произнес, представляло бы собой предсказание будущего, принимается за вложенное уже после того, как событие, казалось бы, им предсказанное, произошло. Это очень разумно, если исходить из того, что священных предсказаний не существует. Точно так же, отторжение в целом как неисторических всех отрывков, повествующих о чудесах, разумно, если мы исходим из того, что чудес не бывает. Я не хочу сейчас обсуждать, могут ли происходить чудеса. Я лишь хочу отметить, что это чисто философский вопрос. Ученые, будучи учеными, говорят об этом не более авторитетно, чем все остальные. Канон «чудо – значит, неисторично» является тем, что они вкладывают в свои исследования текстов, а не тем, что они оттуда почерпнули. Если говорить об авторитете, совокупный авторитет всех библейских критиков мира не имеет здесь никакого значения. Они говорят об этом просто как люди. Люди, явно подверженные влиянию духа эпохи, в которой они выросли, и, возможно, не умеющие его критически осмыслить.

Однако, моя четвертая претензия – самая громкая и самая длинная – все еще впереди.

Любая критика такого рода пытается реконструировать генезис изучаемых текстов: какие исчезнувшие документы использовал каждый автор, когда и где он писал, с какими целями, под каким влиянием – все Sitz im Leben ⁸ текста. Это делается с огромной эрудицией и изобретательностью. И на первый взгляд, это очень убедительно. Я думаю, что и сам был бы этим убежден, если бы не носил с собою чудо-зелье – траву Моли ⁹, которая этому противодействует. Прошу прощения, но сейчас я немного расскажу о себе. Мои аргументы будут ценными только в качестве свидетельства из первых уст.

Против всех этих реконструкций меня вооружает тот факт, что я видел весь этот процесс по ту сторону кулис. Я наблюдал за тем, как рецензенты таким же способом реконструируют мои собственные книги.

Пока вы сами не подвергнетесь рецензированию, вы не поверите, какую малую часть в обычной рецензии занимает критика в строгом смысле слова: оценка, похвала или порицание реально написанной книги. Большую ее часть занимают воображаемые истории о том, как выглядел процесс написания книги. Сами термины, используемые рецензентами для похвалы или порицания книги, часто подразумевают такую историю. Они хвалят один отрывок, называя его «спонтанным», и порицают другой, называя «трудоёмким». То есть они считают, что знают: вы написали первый currente calamo ¹⁰, а другой invita Minerva ¹¹.

Еще в самом начале своей карьеры я понял, в чем ценность таких реконструкций. Я опубликовал сборник эссе, и одним из них, в которое я вложил больше всего души, которое меня действительно волновало, и в котором я проявил настоящий энтузиазм, было посвященное Уильяму Моррису. И чуть ли не в первой же рецензии мне сказали, что именно к этому эссе из всего сборника я явно не проявил никакого интереса. Не поймите неправильно. Критик, как я теперь полагаю, был совершенно прав, считая это эссе худшим в книге. По крайней мере, все с ним согласились. Однако в чем он был абсолютно неправ – так это в своей воображаемой истории причин, породивших скучность текста.

Что ж, после этого я насторожил уши. С тех пор я с определенной осторожностью читал воображаемые истории как о моих книгах, так и о книгах моих друзей, зная при этом истории реальные. Рецензенты, как дружелюбные, так и враждебные, настрочат вам такие «рассказки» с большой уверенностью. Они объяснят вам, какие общественные мероприятия направили мысли автора в этом или в том, какие другие авторы на него повлияли, какими были его общие намерения, к какой группе читателей он прежде всего обращался, почему – и когда – он делал все, что делал.

Сначала я должен сказать о моем впечатлении, а затем отделить от него то, что я могу сказать с уверенностью. Мое впечатление таково, что за весь мой опыт ни одна из этих догадок не оказалась верной. Этот метод демонстрирует стопроцентную неудачу. Можно было бы ожидать, что по чистой случайности они будут попадать в цель так же часто, как и промахиваться. Но, как мне кажется, ничего подобного не происходит. Я не могу вспомнить ни одного случая попадания. Но поскольку я не вел тщательных записей, мое впечатление может быть ошибочным. С уверенностью же могу сказать, что они ошибаются в большинстве случаев.

И все же часто – если вы не знаете правду – их слова будут звучать с невероятной убедительностью. Многие рецензенты говорили, что идея Кольца во «Властелине колец» Толкина была навеяна атомной бомбой. Что могло бы быть более правдоподобным? Вот книга, изданная в то время, когда все озабочены этим зловещим изобретением. Вот в центре сюжета оружие, выбрасывать которое кажется безумством, а использовать – смертельно опасно. Однако на самом деле хронология написания книги делает эту теорию невозможной. Буквально на прошлой неделе один рецензент заявил, что сказка моего друга Роджера Ланселина Грина написана под влиянием моих сказок. Ничто не звучало бы правдоподобнее. У меня есть воображаемая страна, в которой живет благодетельный лев, у Грина то же самое, только с благодетельным тигром. Несложно доказать, что мы с Грином читали произведения друг друга, что мы действительно были тесно связаны в различных отношениях. Доводы в пользу наличия некой связи гораздо сильнее многих, которые мы принимаем за убедительные, когда речь идет об умерших авторах. И тем не менее, все это неправда. Я знаю генезис этого Тигра и этого Льва, и они совершенно независимы ¹².

Это, безусловно, должно заставить нас задуматься. Идея реконструкции истории написания текста, если текст древний, звучит очень убедительно. Но, в конце концов, человек плывет за счет счисления координат, его результаты нельзя проверить фактами. Для того чтобы решить, насколько надежен тот или иной метод, что еще можно попросить, кроме как показать пример использования этого метода в ситуации, когда есть факты, по которым можно его проверить? Что ж, именно это я и сделал. И мы видим, что при наличии возможности его проверить, результаты этого метода либо всегда, либо почти всегда оказываются неверными. «Надежные результаты современной науки» относительно способа написания старой книги являются надежными, как мы можем заключить, только потому что те, кто знали факты, – мертвы и не могут раскрыть нам все карты. Огромные эссе в моей области, реконструирующие историю написания «Пирса Плаумена» или «Королевы фей», вряд ли могут быть чем-то иным, кроме как полными иллюзиями.

Неужели я тогда осмелюсь сравнить каждого хлыща, пишущего рецензию в современной газете, с этими великими учеными, посвятившими всю свою жизнь изучению Нового Завета? Если первые всегда ошибаются, то следует ли из этого, что вторые должны быть не лучше?

На это есть два ответа. Во-первых, хоть я и уважаю образованность великих библейских критиков, я все же не убежден в том, что их суждения в равной степени заслуживают уважения. А, во-вторых, обратите внимание, какие невероятные преимущества имеют обыкновенные рецензенты от самого начала. Они воссоздают историю создания книги, написанной человеком, чей родной язык совпадает с их родным; современником, получившим такое же образование, как и они сами, живущим в примерно такой же ментальном и духовном климате. У них в помощь есть все необходимое. Превосходство в суждениях и усердии, приписываемое библейским критикам, должно быть почти сверхчеловеческим, чтобы компенсировать тот факт, что они повсюду сталкиваются с обычаями, языком, расовыми особенностями, религиозным контекстом, особенностями типичной композиции и базовыми предположениями, которые никакая наука никогда не позволит ни одному ныне живущему человек узнать так точно, так близко и инстинктивно, как рецензент может узнать мои. И по той же самой причине, помните, что какие бы реконструкции ни изобретали библейские критики, никогда не удастся четко доказать их неправоту. Святой Марк мертв. Когда они встретятся со Святым Петром, то будут более насущные вопросы для обсуждения.

Конечно, вы можете сказать, что такие рецензенты глупы, поскольку строят догадки о том, каким образом кем-то была написана книга, которую сами они никогда не писали. Они предполагают, что вы написали историю так, как они сами пытались бы ее написать. Тот факт, что они пытались бы написать историю таким образом, объясняет, почему они не написали ни одной. Но разве библейские критики в этом смысле намного лучше? Доктор Бультманн никогда не писал Евангелие. Дал ли ему опыт его ученой, профессиональной и, несомненно, заслуженной жизни способность заглянуть в сознание давно умерших людей, которые вмещали в себе то, что, с любой точки зрения, должно считаться центральным религиозным опытом всего человечества? Не будет неучтивостью сказать – он и сам это признал бы – что барьеры, как духовные, так и интеллектуальные, отделяющие его от евангелистов, гораздо труднее преодолеть, чем те, что могут существовать между мною и моими рецензентами.

Примечания:

1. En de nux – греч. «а была ночь» (Ин. 13:30).
2. Парусия – с греч. «приход», в значении Второго пришествия Иисуса Христа.
3. Керигма – с греч. «провозглашение», в значении провозглашения спасения через Иисуса Христа.
4. Contra mundum – лат. «против мира».
5. Logion – греч. «высказывание».
6. НБС – Национальный биографический словарь (Dictionary of National Biography, D.N.B.).
7. Иешуа Бар-Йосеф – с евр. «Иисус, сын Иосифа».
8. Sitz-im-Leben – нем. «жизненные обстоятельства».
9. Моли – трава, которую Гермес дал Одиссею, чтобы защитить его от волшебства колдуньи Цирцеи.
10. Currente calamo – лат. «с бегущим пером», «бегло» или «небрежно».
11. Invita Minerva – лат. «нежелающая Минерва», «нехватка художественного или литературного вдохновения».
12. Уолтер Хупер отмечает: «Льюис исправил эту ошибку в следующем письме – «Книги для детей», в «The Times Literary Supplement» (выпуск от 28 ноября 1958), с.689: «Сер, рецензия на книгу г-на Р. Л. Грина «Земля великого правителя Тигра» в вашем выпуске от 21 ноября отозвалась обо мне (вскользь) с такой доброжелательностью, что мне неохота придираться к ее содержанию, однако я должен это сделать в знак справедливости к г-ну Грину. Критик предположил, что идея Тигра г-на Грина в чем-то позаимствована из моих сказок. На самом деле, это не так и даже хронологически невозможно. Еще задолго до того, как я начал писать, в воображении г-на Грина Тигр уже был старым обитателем, а его земля – знакомой средой обитания. В этом есть мораль для всех нас, критиков. Интересно, сколько Quellenforschung [нем. «исследование источников»] в наших исследованиях старой литературы кажутся основательными только потому, что те, кто знал реальные факты, уже мертвы и не могут ничего опровергнуть.

В квадратных скобках – примечания редактора.

К.С. Льюис scienceandapologetics.com